Облава

Пошёл десятый час вечера. Лампочки светили слабо, порой начинали мигать. От их жёлтого света лица чекистов казались бронзовыми. Усов, когда что-то надо было прочесть, подносил бумагу чуть ли не к самой лампе – их у него на столе стояло две. Под стёклышками его очков темнели усталые глаза с сеткой бледно-жёлтых морщинок вокруг них.

– Товарищи, – уже который раз взывал Усов к сознательности своих подчинённых, – идите спать. Завтра на свежую голову все и обговорим.

– А что обговаривать? – сказал Сапежка. – День-деньской говорили. Нужны беспощадные действия. – Он сидел на самом краешке стула, напряжённый, с прямою спиной. Взгляд и эта его поза свидетельствовали о решительности и избытке энергии.

– Какие такие безжалостные действия? – посмотрел на него Усов.

– А такие. – Сапежка встал, взялся руками за борта кожанки, будто собирался рвануть их. Смуглое, с желтизной лицо его в свете слабых ламп казалось совсем жёлтым. – Мы всё цацкаемся с дезертирами. То агитируем их, то амнистируем. У нас сейчас захвачено больше сотни этой дряни. Что вы думаете с ними делать?

– А что бы вы делали?

– Расстрелял бы, – опередил Сапежку Зейдин, молодой человек с чёрными бородой и усами, которые отпустил по простой причине – потерял бритву.

– Пустил бы в расход, – сказал и Сапежка. – Разгромили банды Паторжинского, Бржозовского, Сивака, а вместо них новые собрались. Кто туда пошёл? Дезертиры.

– И всякая буржуазная, кулацкая и офицерская сволота, – добавил кто-то.

– Офицеров в бандах мало, – не согласился Сапежка. – Они в армии Врангеля.

Усов открыл ящик стола, пошуршал там бумагами, достал несколько сшитых листов.

– А разве мы злостных дезертиров-бандитов не расстреливаем? – спросил, перебирая в руке бумаги. – Не все дезертиры – бандиты.

– Коль дезертир, не хочет защищать советскую власть, – значит, враг, и никакой ему пощады, – стоял на своём Сапежка.

– А постановление ЦК забыли? Или оно для нас не обязательно? – повернулся Усов к Сапежке. – Вижу, что некоторые товарищи вроде и не знают такого постановления. Так напоминаю, слушайте. – Поднёс лист к глазам, начал читать: – «Политбюро предлагает ревтрибуналам республики дать указания трибуналам о возможности применять расстрел как меру наказания за дезертирство в тылу только в исключительных случаях, когда дезертирство связано с активным бандитизмом или с определёнными контрреволюционными планами…» – Усов оглядел присутствующих, задержав взгляд на Сапежке и Зейдине. – Поняли? Читаю дальше… «К обычным злостным дезертирам достаточно применять, как показал опыт, такие меры, как условное осуждение к лишению свободы и конфискации имущества, особенно земельных наделов и скота…» Ясно? А то – расстрел, распыл. Уже хватило бы этих распылов.

Сапежка вскочил, снова вцепился в борта кожанки.

– Значит, что же выходит, – начал он, – вот-вот кончится война, вернутся домой бойцы, честно проливавшие свою кровь за советскую власть, и выйдут из лесу дезертиры. И будут рядом жить и наравне получать от советской власти все, что нами завоёвано? Да?

– Не совсем. С дезертирами будут разбираться местные Советы… Знаете что, – сказал Усов тихим, усталым голосом, – оставьте меня, хватит говорильни. Пожалуйста.

Все притихли. Кое-кто вышел из кабинета – послушался, но большинство осталось. Тему разговора сменили, о бандитах – ни слова. Зейдин, который только сегодня вернулся из Костюковичей, рассказывал, как там в милиции уничтожали вещественное доказательство – самогон.

– Понимаете, понятых посадили у двери. Дежурный милиционер берет корчагу с самогоном и выливает за окно. Порядок? Как бы не так. Под окном сидит второй милиционер, с ведром, куда дежурный и льёт самогон.

Посмеялись. И Усов улыбнулся.

– А что слышно о московских уполномоченных? – спросил у Усова Зорин, самый старший среди присутствующих.

– Это о каких? – не понял тот.

– Что церкви проверяют.

– Спросите у Сапежки. Товарищ Сапежка, ответьте людям.

– Я же вам сегодня уже докладывал, – сказал Сапежка. – Московские товарищи делают то, для чего сюда и посланы. Выявляют в церкви ценности – художественные и исторические. На сходах с докладами выступают.

– А вы с ними встречались? – интересовался Зорин. – Документы проверяли?

– Я докладывал об этом. Видел товарища Сорокина в Захаричах.

– А до меня дошло, – продолжал Зорин, – что они не только в церквях изымают ценности, но и по квартирам.

– Потому что попы из церквей ценности домой перетаскали. А у трудящихся людей ничего не было отнято, – ответил Сапежка.

– Сомневаюсь я все же в этих уполномоченных.

Зорина здесь все уважали, для младших он был авторитетом: старый большевик, побывал на каторге, в ссылке, с первого дня советской власти воевал за неё на фронтах гражданской. У него именная шашка, именные золотые часы от Фрунзе с надписью: «За презрение к смерти во имя идеалов коммунизма». После тяжёлого ранения он перешёл работать в чека.