Облучение

Но тот, кто «поставлен на вид», готов на вылет. Вскоре и эта случайная женщина Морковникова вылетела через наш контрольно-пропускной пункт. Приказ есть приказ. Мы с Кукурузовой полюбили воинскую дисциплину, воинские порядки: нравится безоговорочное, необходимое в армии доверие к вышестоящему лицу. В этом – честность, тогда как в любой, якобы, демократии, сплошная ложь: никакой власти демоса в мире нет и не может быть. На другой день узнав о принятых мерах, Морковников, разумеется, ни в каких этих бабских разбирательствах не участвовавший, покраснел до самого тёмного оттенка, до корней волос, коротко остриженных, вспыхнувших, озаривших темноту «спецчасти». Прикрыв глаза, я ощутила сквозь веки этот жар, это золотое свечение… Пойдя на плац, он начал стрелять по мишеням… День стрелял, другой стрелял… Ну, и всё, успокоился.

Его жена гинекологиня считает, что муж болен. Отклонение. Патология. Горько признать, мол, но факт. Мы и сами замечали не раз. Уж очень тяжёлым горячим взглядом иногда он провожает какую-нибудь молоденькую офицерскую жёнушку, вырядившуюся в коротенькую юбчонку, но супруги коллег для него – табу. Я бы на месте комбата не допускала к работе в подобных нарядах. Мы с Кукурузовой об этом страстно судачим, иной раз зубами скрежеща. Так одеваться, это всё равно, что выходить на красный свет перед движущимся на полной скорости автомобилем. А, вдруг, у водителя откажут тормоза! Были у него и другие подобные срывы, когда дело доходило до разбора ситуации на профячейке, до стрельбы по мишеням… Так живёт Сергей Григорьевич между долгом, любовью к детям и жене, и любовью (если так можно назвать) ко всякой, если в его вкусе. Вкус, надо сказать, не требовательный: чтоб при фигуре, при мордашке, да тряпки помоднее. Сия неразборчивость также странность: в этом смысле трудно найти лучше его благоверной. Может, в самом деле, болен?

Почему-то ещё первого мая на поляне, сидя на бревне, я подумала о Лёке немного растерянно: невысоко ты, птичка, взлетела. Был бы какой-нибудь принц неземной, а тут – как «сто позиций» откатает, – на плац: стрельба по мишеням… Бывало так и безо всяких разбирательств. И зачем богиня-гинекологиня всякий раз «точит нож» (на мужа? на соперницу?), грозя «дойти до штаба округа» (как минимум)? А нам приходится в обмен на свою бабскую пользу спасать карьеру её затейливого мужика, добиваясь, чтоб очередная партнёрша по «Камасутре», не дождавшись естественного финиша, с плачем покинула батальон.

Притаскиваюсь домой: осколки по всему полу (дети стекло высадили из кухонных дверей). Вовка спит крепким не совсем трезвым, но больше усталым от работы сном. Мастер цеха на военном заводе. Наорала на всех (Вовка не слышал), накормила, отправила спать, вымыла посуду, пол, легла. Перед глазами Сергей Морковников, его руки, сцепленные на Лёкиной талии. Как крепко держит её, какой он сильный… А мы с ним? Я – с ним! До чего дружно сидели на камушке: тепло шло на меня от его горячего близкого тела в распахнутом кителе; это колено, обтянутое парадной брючиной цвета морской волны, готовой меня захлестнуть… Выбежала на балкон в ночной рубашке. Внизу два мужских пьяных голоса. («Неужели нецензурное проскочило?») Рука размахнулась, да как врежет по балконным перилам, и опять ссадина. Одиноко: пустыня… Пустынно – пустырник. Выпила полфлакона: «Где ж ты мой сад, вешняя заря?» – спросилось с остервенением, с ведьминским азартом.