Обманщица

– Да какой там – неспроста! – не поверила Анна Ивановна. – Она же сто раз рассказывала мне про переезд… – И Анна Ивановна повторила то, что они все уже знали: – Я ей позвонила не так давно вот в такой же, то ли зимний, то ли весенний денёк… Говорю: «Милая Кло, ты ведь слышишь, наверное, и видишь по телевизору в передаче «Асфальтовый каток», как некто Зайцев с двойной фамилией, заканчивающейся на «берия», травит память Сашеньки, как он говорит, что не Саша написал свой «Волжский брег», а какой-то Дмитрий Стуков, что Саша… – Анна Ивановна всхлипнула, – что Саша плагиатор какой-то, и великий его роман написал не Сашенька, а… Стуков или Стучков. Милая Кло, ведь Саша вам с Ваней тогда черновики романа занёс, куда ж они делись… Она мне отвечает резко: «У меня нет. Нет никаких бумаг Саши!» И трубку швыряет! Ну, я никогда с ней особенно не дружила… Но потом она позвонила сама. Один раз, второй… И всё мне про помойку где-то возле Палашёвского рынка… И про то, что отдала дворнику коробку со старыми журналами. Думала: там журналы. А потом – глядь, нет коробки, в которой был чемодан, а журналы ненужные вот они, пожалуйста! Она – за дворником (она ведь быстро бегала до инсульта своего), а тот говорит – пожёг всё! Спалил!

– Мамочка, ты же сама говорила, что от звонка к звонку прибавлялось подробностей! – напомнила Лада.

– …которые она выдумывала, – поддержал Шура.

– Мне сегодня приснились бабушка Женя и Александр Емельянович. Я решила, что это…глас. – Женюрка смутилась от такой чуждой себе идеологии. – Я и решила провести разведку боем. Так вот, когда я поднималась в бель-этаж, из Клотильдиной квартиры выскользнул, не заперев её, какой-то господин с разными по цвету глазами в старинном котелке и лайковых перчатках. Я так не ожидала, что растерялась и пробежала ещё один лестничный марш.

5

Зайцева-Трахтенберию высадили из «мерса» у метро. Всемирно знаменитый Иноперцев поехал дальше, скрытый шторками машины, и «мерс», из которого был высажен исследователь, быстренько встроился в общую колонну сопровождения того, кто вернулся. Белый «линкольн», как белый конь, – с завистью подумал Зайцев, спускаясь не на землю, а даже под неё. В метро он ехал час, потом тащился вдоль высоковольтки к себе в зачуханный панельный дом, длинный, точно огромный барак, прозванный в народе «китайской стеной».

Встретил маститого! Скоро – телеэфир! Всё-таки, радость, радость и радость! Может быть, «ауди» подарит? – проклюнулось в немного усталой душе. Да, в принципе, он немного устал от всей этой истории. Она тяготила своей неясностью. Фактически заказ выполнен, а не уплачено. Да какой заказ… Это ведь не брюки кроить (отец Трахтенберия был отличным закройщиком. Говорил: «Главное, не бояться резать»).

Вообще-то он, сын Зайцевой и Трахтенберии, тоже оказался не из пугливых. Как началась перестройка, выполз из норы – и пошло-поехало. Примкнув к самому крикливому меньшинству, то одного приструнит, то другому по башке надаёт, выражаясь фигурально… Надо ж было Союзы разрушать, и главный Союз Советских Социалистических республик, и писательский. Писательский оказалось разрушить довольно просто. Во главе его стояли трусливые графоманы, которые либо разбежались, как тараканы, либо, как упыри присосались к денежатам новых властителей. Конечно, не одни они составляли писательскую мощную организацию, были в ней и вполне даже талантливые авторы. Но о них не то, что не подумали в это разрушительное время, а какая-то вышла сверху разнарядка и их уничтожить вместе с графоманами, и в итоге, именно их пришили, говоря на фене.

Зайцев активничал, был он в первых рядах разрушителей. И прослышал Иноперцев-великий из далёкого Виннипега о способном, режущем критике и фактически «заказал»… Да кого! Самого Широкова, этого писательского, можно сказать, пахана! Расшивать пришлось, пластать и резать, в общем, по живому, как и приходится всякому нормальному безнервному киллеру. Зарезать надо было намертво знаменитого Широкова, чтоб расчистил он пьедестал для Иноперцева, решившего вернуться на коне (не на кривой же кобыле ему, в самом деле, возвращаться!)