Обмасонивание

— Опять. Что я узнаю нового в слышанном сто раз?! — уныло подумал Фриц.

Отнюдь. Новизна зависит не от рассказа, не от рассказчика, а от слушателя. В чём Фриц и убедился.

Хирам Аббиф был молодым человеком хорошего образования, художник, поэт и величайший фантазер. В Египте он принял посвящение в тайное общество и, после ряда страшных и тяжких испытаний, включая пытку жаждой в пустыне, пытку скорпионами в древних развалинах и пытку крокодилами в нильской воде, достиг степени мастера. Его не удовлетворяли пути самоуглубления и самосозерцания, ему хотелось найти достойное применение своим дарованиям, его манило строительство, он любил жизнь, мечтал о претворении в действительность тех чудес, которые открыла ему тайна посвящения.

Царь Тира, Хирам Первый Великий, не зря писал к царю Соломону:

«… я посылаю тебе человека умного, имеющего знания, Хирам-Авия, сына одной женщины из дочерей Дановых, — а отец его Тирянин, — умеющего делать изделия из золота и из серебра, из меди, из железа, из камней и из дерев, из пряжи пурпурового, яхонтового цвета, и из виссона, и из багряницы, и вырезать всякую резьбу, и исполнять всё, что будет поручено ему вместе с художниками твоими и с художниками господина моего Давида, отца твоего».

Аббиф был белокур, голубоглаз, строен, высок, силен, здоров, красив, честен, приветлив и одарён всеми талантами. Он родился среди кедров, кипарисов, высоких трав и светлых речных струй.

— Во врёт — подумал Фриц, — какие, нахрен, «светлые речные струи» в Тире?! Этот город лежит на острове, в полтыще саженей от берега, пресную воду доставляют на кораблях. Остальные «сокровенные знания» — такого же качества? И чего я раньше об этом не задумался?

На утренней заре Хирам смотрел, как просыпается живущее днем и засыпает жившее ночью. Как выправляются напряженные соками листья; как раскрывают глаза цветы, вздрагивая желтыми ресницами, как за любовью манящей и уклончивой гонится любовь настойчивая и настигающая.

Когда солнце восходило к зениту, все живущее склонялось долу и тяжко дышало, не зная, что земному светилу будет угодно испепелить, и что помиловать. Когда же само солнце увядало и на землю стекала прохлада — по всем злакам, кустам и деревьям пробегала игривым змеенышем улыбка радости и уверенности в завтрашнем дне. С вечерней зарёй просыпались цветы ночные, особенно ароматные; вылетали мотыльки, особо лакомые до редких медов и драгоценнейшей душистой пыли. Тогда же выныривали из логовищ звери с горящими глазами и пружинными мускулами.