Обмененные головы

Что она говорит! Ай-ай-ай, Петра моя все ей передавала, можно сказать, на отпетых фашистов работала. А как ее убеждения? Отреклась? С таким именем сам Бог велел отречься, а после каяться. И ведь уже знала, что вы сделали с Кунце. То-то она была сама не своя, внушала себе, наверное, что понятия не имеет, какая мне уготована участь, – чтобы потом всю жизнь твердить: я ни о чем понятия не имела. И даже искренне: знание не менее избирательно, чем память, – тут я делаю «комплимент» ему: быть убийцей вроде него, по крайней мере, честней – это не значит, что с ними приятней иметь дело, разумеется.

Думаю, этим я развеял всякие иллюзии насчет моей «готовности к переговорам», если вообще такие могли возникнуть. А все же чем-то мне это напоминает сеанс групповой психотерапии, где каждый по очереди безнаказанно откровенничает. Сейчас моя очередь. Петра мне много рассказывала про фрау Кунце и герра Клюки – об их удивительной дружбе. Им интересно послушать, что так удивляло Петру? Скучно сидеть и молчать всю дорогу. Одному Богу ведь известно, сколько это может продлиться. Пускай почтеннейшая не очень на меня сетует, но я в безопасности, только покуда я здесь. За порогом этого гостеприимного дома ее друг попытается меня немедленно прикончить. Иначе быть не может: дом стоит на отлете, сама собой воспламеняющаяся жертва – для убийц во множестве случаев просто находка. С другой стороны, отпустить меня с миром – завтра в печати такое появится, что послезавтра полиции придется тревожить прах Кунце ради баллистической экспертизы. Тогда уж точно: все, что плавает, – всплывает. Нет, я отсюда ни ногой. Ковры, диваны, электропроводка – все это обяжет хозяйку свято блюсти законы гостеприимства… прямо невероятно, какие бывают совпадения: на днях по телевизору показали фильм Бастера Китона о том же – или она брезгует телевизором? Лично я обожаю.

Далее я со всеми запомнившимися подробностями пересказываю «Опасное гостеприимство». Я уже привык к каким-то необъяснимым совпадениям – что мне постоянно подают какие-то тайные и явные знаки, причем вхолостую: мне неясен смысл всей этой сигнализации. Да и что проку! Когда моя воля этим сигнальщикам безразлична, помимо нее все случится.

Так было не всегда. Это началось после достопамятной очереди из «узи». Отчего я так испугался, когда он прицелился, – я ведь не боюсь и по второму разу, я не хочу при этом проиграть. А проигрыш налицо: опять измена; фотография вернулась к Доротее. Заметьте, умереть проигравшим и умереть победившим – это разные вещи. Устало сдаться перед смертью – значит махнуть рукой на то, что не воскреснешь. Я спрашиваю, в чем же смысл был тогда продлить мне жизнь еще на три года? Я верю в смысл, я не желаю случайностей. Может быть, ради этого мне столько знамений – чтоб не разувериться и дальше в наличии смысла. А что непостижим – так это старо.

Понравился ли им сюжет? А сколько разных трюков по ходу фильма, сколько благороднейшей изобретательности – как у Борхеса, как у Хичкока. Бастер Китон – рыцарь печального образа. Но он не слеп, не смешон – смешны сопутствующие обстоятельства. Недоумеваешь: если он действительно не замечает грозящих ему опасностей, откуда тогда берется эта находчивость, быстрота реакции? Или это особый вид мужества: человек чести, он того же ждет от других – не по своей наивности, а потому, что это опять-таки вопрос чести – и, если угодно, стиля.

А, старый знакомый… Фотоальбом, переплетенный под семейную Библию. Придвигаю поближе – так же, как он лежал, корешком направо – «книзу лицом». И с конца медленно начинаю листать.

Могила Кунце: «Боги меня пощадили, смертный меня сразил». Вот сам себе и накаркал. А рядом черная безымянная плита. Я листаю равнодушно, но не верьте, это отвлекающий маневр. У меня возникло одно смутное подозрение. Как-то раз уже фото из этого альбома (дедушка с внуком и с ложкой в левой руке) приоткрыло мне, выражаясь языком романтиков, завесу тайны. Кажется, это еще не все, чем можно здесь разжиться, и правда, поздно, скорей всего, слишком поздно, но даже на этот счет у меня имелись свои утешения.

Никакой уверенности в справедливости моей догадки у меня не было. Но, без ложной скромности, разве мои подозрения – это так уж мало? Короче, я вспомнил, что видел в прошлый раз среди фотоснимков одну реликвию: последнее письмо родителей Клаусу – символически так никем и не распечатанное. Письмо от родителей. Даже если мне тоже не доведется его распечатать и прочесть, не важно – его найдут у меня в кармане. То есть с ним я могу отсюда уходить.