Став ногами на ненавистный журнал, Тая прижалась к мужу, положила голову ему на плечо, как любила делать когда-то. Он обнял ее. Оживший мир вновь обрел смысл и краски.
– Родная моя… Некоторым не хватает одной женщины, они переключаются на другую, третью, десятую. А мне не хватает жизни, чтобы любить тебя, одну-единственную. Ты слышишь?
Глава 5. «…И нет ничего нового под солнцем»[53]
Оставалась ровно неделя до Рождества. В воздухе витало ощущение праздника. Вероятно, поддавшись доброму расположению духа, доктор Михайлович дал волю эмоциям.
Доктор Михайлович взял фотографию, прочел на обороте: «С искренней благодарностью и уважением. Обнаровы». Он долго смотрел на фото, потом сказал:
– Молодец, девочка. Ты у меня просто молодец!
Врач положил фотографию в историю болезни. По окончании курса реиндукции он оправит ее в рамку и повесит на стену в своем кабинете к другим многочисленным фотографиям выздоровевших, как память.
Тая переступила порог и застыла в нерешительности.
– Что? Что случилось? – забеспокоился Обнаров.
– Как странно… Я снова дома. Я думала, больше никогда сюда не вернусь.
– Все хорошо. Ты дома. Так будет всегда.
Обнаров улыбнулся жене, подхватил ее на руки, понес в спальню и посадил на кровать.
– Костенька, ну пусти же меня. Ты никак не можешь привыкнуть, что я могу ходить сама!
– Снимай шубу и приляг, я схожу за багажом.
– Как скажешь. Но я не устала.
Со странной полуулыбкой она разглядывала комнату, кроватку сынишки, детские вещи. За пять месяцев, проведенных в больнице, она отвыкла от домашнего уюта. Сейчас ей все здесь казалось чужим, точно ее здесь никогда и не было.
С двумя огромными чемоданами вернулся Обнаров. Он захлопнул входную дверь, сбросил обувь, куртку и пошел к жене. Все также, не сняв шубы, она сидела на кровати и отрешенно смотрела в пол. Он присел перед нею на корточки.
– Ты чего?
Медленно она перевела взгляд с пола на мужа.
– Я совсем не вижу своих вещей. Здесь ничего не напоминает обо мне, как меня и нет.
– А вот здесь? – Обнаров указал на свое сердце. – А вещи… Сейчас будут тебе вещи. Я же здесь не трогал ничего.
Он достал из шкафа несколько вешалок с халатиками, костюмчиками, которые жена носила дома, и положил на кровать рядом. Он склонился и из-под туалетного столика достал ее смешные, в виде двух котят, тапочки. Выдвинул ящики туалетного столика.
– Твою косметику я положил сюда, чтобы патронажные медсестрички не сперли. Они приходят делать Егору прививки и любят посидеть, с матерью о жизни поговорить. Как видишь, – Обнаров сел рядом с женой, – все по-прежнему.
– Не все, Костя. Мы другие.
Он улыбнулся, погладил жену по щеке, легонько поцеловал в губы.
– Я думаю, это хорошо. Мы способны понять, что такое счастье.
Она кивнула, сбросила с плеч шубу.
– Как же холодно в Москве. Я совсем отвыкла от холодов. Пожалуйста, выйди, я хочу переодеться в домашнее.
За ужином говорили обо всем и ни о чем. По неопределенным нюансам Обнаров чувствовал, что жена погружена в свои мысли, и эти мысли довольно мрачные. Как он ни старался, но так и не смог отвлечь ее от этих дум.
Конечно, врачи его предупреждали, что в ходе лечения серьезно пострадала психо-эмоциональная сфера его жены, что, несмотря на работу с нею психологов, для нее, как и для всех пациентов, прошедших химиотерапию, типичны депрессии, плаксивость, страх перед продолжением лечения, изменения в сфере межличностного общения, но одно дело, когда ты слышишь об этом, и совсем другое, когда ты с этим сталкиваешься, когда это касается родного, близкого, любимого человека.