Обнаженный

И вдруг я чувствую такую злость. Какое черт побери отношение Виктория имеет ко всему этому? Это отношения только между мной и ей. Кроме того, я хорошо отношусь к Виктории и чувствую определенную вину за боль, которую причинил ей. Меня удивил ее шок, вызванный моим желанием, разорвать нашу помолвку. Я думал, что она собирается выйти за меня замуж, по тем же причинам, что и я — объединение, безопасность и преемственность наших семей — но на самом деле, она выходит замуж, потому что влюблена в меня. Если уж, на то пошло, степень ее страсти волнует меня мало, если не сказать, что вообще не волнует. Брак по расчету работает только лишь в том случае, когда обе стороны демонстрируют схожие интересы. Я не хочу думать сейчас именно об этом, но правда состоит в том, что я не хочу Викторию. И в этот момент я понимаю, что я никогда не смогу жениться на Виктории. Но сейчас мне предстоит решить наиболее важные свои проблемы: я не могу даже себе представить быть с кем-то другим, кроме ведьмы, стоящей прямо передо мной.

Зло я запрещаю ей когда-либо снова впутывать Викторию в наши отношения. Эмоции страсти уходят из ее глаз, и в течение какой-то секунды, мне кажется, промелькнувшее внутри ее глаз, начинает походить на ревность. И я пытаюсь ухватиться за эту возможность для манипулирования Ланой на преувеличенной верности Виктории. Я рассказываю ей, что Виктория была рядом со мной в мой худший период, в то время, как она смылась в Иран.

— И в один прекрасный день, — говорю ей я, — проснусь, и болезнь уйдет. А пока... ты должна мне 42 дня, Лана.

Она закрывает глаза и опускает голову.

— Назови свою цену, — резко требую я.

Она моментально поднимает глаза.

— Нет, — говорит она очень сильно и уверенно. — Ты не должен платить мне снова. Я завершу контракт.

— Хорошо, вернемся к бизнесу, — мимоходом замечаю я и сразу же отворачиваюсь. Я не могу позволить ей видеть, насколько я ликую от ее капитуляции. Мне с трудом вериться, что я смог выиграть так легко. В моей голове совершается явно какой победный кульбит, пока я обхожу вокруг стола, и сажусь за него.

Глава 2.

Я сажусь в черное вращающееся кресло и открываю папку, лежащую передо мной.

— Итак, ты создаешь бизнес?

Она опускается в одно из кресел, стоящее напротив и рассказывает, что она и Билли решили начать свой бизнес. Я задаю соответствующие вопросы, но мои мысли находятся явно не здесь, где-то далеко, и мне совершенно не интересуют ее бизнес-план.

— Это напомнило мне твою маму. Как она?

К моему удивлению, ее лицо искажается от боли. Секунды стоит напряженная тишина.

— Она умерла.

Я подаюсь вперед, прищуриваясь от шока.

— Я думал, что лечение помогло.

— Лечение подействовало, — она с трудом выговаривает слова. — Автомобиль. Сбита машиной, водитель убежал.

— Я сожалею. Мне жаль это слышать, Лана, — и мне действительно очень жаль. Она была хорошей женщиной и нравилась мне.

Она быстро моргает, пытаясь остановиться. Но, Боже мой, у нее начинают литься слезы. Она вскакивает, я тут же поднимаюсь. Моментально, она выбрасывает руку вперед, останавливая меня, и чуть ли не бегом направляется к двери. Мгновенно моя ненависть испаряется, и все желание причинить ей боль рассыпается в пыль, я хочу помочь облегчить ее потерю, заключить в свои объятья и защитить. Я оказываюсь рядом и хватаю ее за руку. Она пытается освободиться от меня, но я только усиливаю хватку.

— Там есть мой личный туалет, — говорю я тихо, быстро открываю дверь и веду ее по коридору. Краем глаза я вижу, как слезы текут по ее щекам. Я открываю дверь в туалет, и она бросается внутрь, дверь закрывается прямо перед моим лицом.

Я стою, тупо смотря на эту чертову дверь, а затем слышу ее плач. Плач по своей матери. Поднимаю руку, чтобы толкнуть ее и войти внутрь, но понимаю, что не могу, поэтому делаю несколько шагов назад. И прислоняюсь к стене. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так рыдал. Я происхожу из семьи, где не принято выражать эмоции, особенно скорбь, которая так же тщательно контролируется, и проявляется в виде изящного жеста, поднесения носового платка к уголкам глаз. Когда умер дедушка, моя бабушка пила чай, и ей сообщили в тот момент, когда она подносила чашку к губам, она даже не остановила свое действие. Только сделав глоток чая, она произнесла: «Боже мой!» На похоронах никто, ни единственный человек, не пролил ни единой слезинки.

Не один раз я все же подхожу к двери, готовый войти во внутрь. Я хочу войти, но не могу, мои ноги отказываются входить в эту дверь. Во всяком случае, мне понятно, что она точно не хочет меня видеть, и очутись я там, будет небезопасно для меня самого. За несколько минут, проведенных в ее обществе, я уже чувствую себя полностью сбитым с толку и потерявшим весь здравый смысл. Какая-то женщина появляется в конце коридора, по-видимому, направляясь в туалет. Она несколько раз поглядывает на меня, и я рыкаю на нее. Да, это правда, я рычу.