Обняться, чтобы уцелеть

— Ладно, — вздохнула Ксения. — Давай разбегаться. Не сердись, но мне надо побыть одной и все это переварить.

— Я отвезу тебя, — он взялся за руль. — Куда, в клинику?

— Нет, лучше домой. Ты еще помнишь, где я живу?

— Ну а как же! И дом, и подъезд, и этаж, и номер квартиры. И даже то, что окна твоей комнаты выходят на Москву-реку. А твоя машина?

— Ах да, я и забыла… Видишь, я тоже становлюсь рассеянная. Ладно, тогда поехали в Лефортово.

Ох, как не хотелось ему расставаться с ней! Но Ксения, конечно, была права — после того как на тебя вывалили такую информацию, побыть одной, конечно, необходимо.

От нее он заехал в ресторан и впервые за эти дни с большим аппетитом поел.

«Похоже, жизнь налаживается, — подумал он, расплачиваясь. — Ксю мне почти поверила, она теперь снова рядом, снова со мной… И чувствую я себя сегодня ну просто великолепно. А что, чем черт не шутит — вдруг вот возьму и выздоровлю, от положительных-то эмоций?»

Он вернулся к себе в отель и не успел еще открыть дверь номера, как в кармане зазвенел сотовый.

— Леня? — как же стало тепло на душе от этого слова, произнесенного этим голосом! — Знаешь, я тут вот о чем подумала… А никак нельзя обменять вас обратно? Тебя и этого Глеба?

— Обратно? — Он даже присел машинально в близлежащее кресло. Такая мысль вообще не приходила ему в голову. — Думаешь, это возможно?

— Если бы я знала! Но мне кажется, что это был бы идеальный выход. Ты разузнай там у своего отражения, — она сказала об этом так запросто, точно речь шла о приятеле или сослуживце, и засмеялась. — Хорошо, что меня никто не слышит. А то решили бы, что профессор Волжанская лишилась рассудка от переутомления.

— Ксю, когда я теперь смогу увидеть тебя?

— Тебе ведь сегодня в клинику больше ни за чем не надо? Тогда приезжай вечером ко мне. В восемь часов, хорошо? Нет, лучше в половине девятого, чтобы наверняка.

— Давно я не видел тебя таким сияющим! — констатировало отражение, глядевшее на Голубева из большого зеркала. — Правду у вас говорят — старая любовь не ржавеет…

— Ты мне лучше вот что скажи, — отмахнулся Леонид. — Ксюшина идея хоть как-то осуществима? Обратный обмен возможен?

— Увы… — Отражение горестно покачало головой. — Боюсь, что никак. Я много раз говорил тебе, что для такого действия необходимо согласие как самих людей, так и их отражений. Ну, мы-то с тобой, это ясно, «за» всеми руками и ногами. Насчет отражения Глеба я уже не уверен… А вот сам Серебряный уж точно не согласится ни на что подобное. Он что, похож на идиота?

— Да, ты прав… — вздохнул Леонид. — Ну что же, буду утешать себя тем, что даже если мне остался всего один год жизни, я все равно проведу его рядом с самой лучшей женщиной в мире.

Ему очень понравилось, что облик профессорской квартиры на Фрунзенской набережной почти не изменился. Та же добротная старая мебель, обои в том же стиле, те же оленьи рога в прихожей. Почти каждая вещь вызывала в нем воспоминания — и впервые за много лет они не причиняли ему боли.

— Вот так и живу, — говорила тем временем Ксюша, зажигая свет во всех комнатах. — После маминой смерти осталась тут одна. Сама не знаю, зачем мне такие хоромы? Убираться замучаешься. Иногда думаю продать квартиру и купить что-нибудь покомпактнее. Но жалко, так ко всему привыкла… Я ведь почти все оставила как прежде. Только родительскую спальню переделала, теперь у меня там комната для гостей. Постоянно кто-то приезжает на симпозиумы, семинары, конференции… Останавливаются у меня. Вот здесь у меня кабинет. Раньше он папиным кабинетом был… А до того, ты этого уже не застал, Санькиной комнатой. Санька последние годы отдельно жил, родители ему кооператив купили.

— Он ведь так и не женился, да? — Голубев рассматривал семейные фотографии в рамочках.

— Нет. Так любил детей, был педиатром от бога, а своих завести не успел… Хочешь чаю? Или кофе?

— Нет, спасибо… Ксю, а мы можем посидеть в твоей комнате? Как раньше?

И здесь все во многом осталось как прежде. Диван был другим, больше и современнее, но стоял он на том же месте. Так же, как и старинный платяной шкаф с зеркалом на двери, как письменный стол и книжные полки. Даже гитара висела на стене, и Голубев обрадовался:

— Твоя гитара… Та самая.

— Да, сохранилась еще со времен походной юности. — Ксения сдула с инструмента невидимую пыль.

— Я ее хорошо помню. Именно на ней ты играла, когда пела о двух птицах. А потом выгнала меня.

— Дура была, стыдно вспомнить, какая дура! — Она даже кулаки сжала от негодования. — Ты ведь не знаешь, Лень… А у меня был ребенок от тебя.

— Ребе… Но как же так? Почему я не?… Почему ты ничего?…

Она замялась, и он испуганно переглянулся со своим отражением в дверце шкафа. Сейчас она скажет, что родила сына, и этот сын — Кирилл Рощин… Да нет, чушь собачья! Такое бывает только в индийских фильмах и латиноамериканских сериалах. Да и лет Кириллу намного больше…