Обо всем по порядку: Репортаж о репортаже

Он сидел в кресле глубоко, развалясь, с деланным безразличием, но вслед каждому движению моей руки очки его посверкивали. Те места в статье, которым он не придавал значения, были выписаны и четко и ровно, без нажима, а когда приходил черед открытию, изю­минке, тут слова шли вкось, буквы укрупнялись, и что ни фраза, то с восклицательным знаком. Это и были знаменитые есенинские находки, которые при­останавливали и изумляли читателей. И как только он видел, что строки с находкой мною прочтены, выпрям­лялся и вскидывал подбородок:

— Каково? Я обалдел, когда сосчитал. Кто бы мог подумать? Нет, ей богу, такая получилась штука — пальчики оближешь...

— Вы можете не мешать редактору?

— И похвастаться нельзя...

Есенин доверял мне, не спорил, не задирался, лишь иногда, даже как бы с удовольствием, что угадал (он обожал угадывать), произносил: «Я не сомневался, что вы это вымараете».

Он знал, что его иногда заносит, но никогда сам себя не редактировал, шел до конца.

— Согласен, тут я схулиганил, могут обидеться, но что-то в этом есть, признайтесь?

Тем временем странички по одной забирала ма­шинистка Лида. А мы в ожидании, когда она пе­репечатает, уславливались о следующей работе. То он сам что-то предлагал, то я его заманивал в какую- нибудь авантюру. На это у нас уходили считанные минуты. Потом он, видя, что я положил перед собой очередную рукопись «в номер», покряхтывая, выби­рался из кресла.

— Ухожу, ухожу, вижу, что у вас запарка. Скажите только, как вам понравился гол Эдика? Стрелец есть Стрелец! Письма я забираю...

Письма Есенину мы складывали в большущий кон­верт, и всегда-то он был набит. Константин Сергеевич засовывал письма в сумку, лихо закидывал ее на плечо, мы жали друг другу руки, он прищелкивал каблуками и уходил, сильно толкнув дверь.

По всем предположениям Есенин должен был быть педантом. А он им не был. Цифры имели для него ценность, поскольку с ними можно было колдовать. Коллекционирование футбольных сведений нынче в моде. Чего только не собирают! Один молодой человек мне представился так: «Мой раздел — отчества футболистов. С именами порядок, а в отчествах — про­пуски». Большинство собирателей гордятся полнотой своих данных и нисколько не задумываются, могут ли они пригодиться.

Есенин никогда не настаивал на безукоризненности своих гроссбухов. «Тут у меня сомнения. Ничего, наве­щу Владимира Ивановича Адамышева (есть такой в Москве скромный, всезнающий статистик.— JI. Ф.), у него полный ажур». «Не семнадцать, а восемнад­цать? Эка важность, в следующий раз исправим. Зато идея хороша!» Аккуратисты любили подловить его на ошибочке, тешили свое самолюбие. А он не горевал, зная себе цену: по части выдумок равных ему не было. Некоторые его изыскания, это чувствовалось, требо­вали воображения, нечаянного озарения. Большая уда­ча, что футбольные цифры достались одаренному че­ловеку.

Он не упускал случая в работу внести игру. Заказа­ли ему буклет — «Лучшие советские вратари». Их должно было быть тридцать. Чего проще отобрать: есть списки «33 лучших», есть  награжденные призом «Огонька», известно, кто защищал ворота сборной. Так нет, Есенин затеял опрос, подключив тренеров, знаменитостей прошлого, журналистов. И от меня по­требовал список. Я продиктовал по телефону и не удержался: «Зачем вам это нужно?»

— Вы не представляете, сколько нюансов! Я же сужу не о вратарях, а о тех, кто мне отвечает. И какие занятные расхождения! Когда-нибудь я об этом на­пишу...

Свои тетради он вел точно так, как начал мальчиш­кой. Украшал их флажками клубов, пускал в ход мно­гоцветье фломастеров, цифры выписывал крупно, не жалея места, с нажимом, с загогулинами, на полях ставил одному ему известные условные знаки. Я не раз заставал его за этим занятием: лицо отрешенное, про­светленное. У меня духу не хватало вторгнуться, пре­рвать — садился поодаль, ждал, когда окликнет.

Все печатное, имеющее отношение к футболу, он не то чтобы собирал, а схватывал без разбору и уволаки­вал домой. Я знал, что его небезопасно оставлять одного в редакционной комнате: тут же начнет шарить и на столе, и на подоконнике, и на шкафу, совать в сумку газеты, журналы, фотографии. Когда я его заставал за «реквизицией», он нисколько не смущался. «У вас же пропадет, уборщица выметет, в макулатуру сдадут, а я что-нибудь выужу». И был страшно до­волен, унося набитую сумку.

У него на даче, на втором этаже, коридор до потол­ка был из стеллажей, туго, так что не вытянешь, набитых желтой, пыльной периодикой. Бывало, я топ­тался возле них, не зная за что взяться. На мои жалобы Константин Сергеевич, посмеиваясь, отвечал: «И не найдете, я все держу в голове. Хотите — покажу изда­ния семнадцатого года? Или дореволюционные? Пре­лесть как писали о футболе: наивно, но все точь-в-точь как было, без дипломатии, без прикрас. Можно бы одними цитатами, без комментариев, изобразить всю историю футбола. И читалось бы взахлеб...»

Мария Алексеевна Валентей, внучка Мейерхольда, дружившая с Константином Сергеевичем, прочитав очерк в «Юности», позвонила мне и рассказала: