Оболочка разума

Он поправлял голову одному Леньке Завидову, который выпал со второго этажа общежития в азарте подглядывания в душевую женского общежития, когда усердный гонец, задыхаясь от чувств, донес, что его мать Елизавета Фроловна Рыжикова скончалась, отболев мышечной дистрофией, болезнью, странной для садовода и объяснимой только с точки зрения неизлечимой тоски по ушедшему другу всей жизни. «Юрий Петрович! Лизавета Фроловна умерла!» «Ой, дяденька, только не уходите!» – промычал Ленька Завидов, маявшийся под местным наркозом и ловивший чутким ухом все вокруг.

Как по заказу, на операцию доктору Рыжикову принесли и даже прочитали вслух телеграмму, что его жена – бывшая, правда, на данный момент, – утонула в Черном море от столкновения двух моторных лодок с отдыхающими. Этот случай с пятью жертвами, трое в одной лодке и двое в другой, до сих пор пересказывают на том курортном берегу как прошлогоднее ужасное происшествие. Телеграмма гласила: «Сашей случилось несчастье выезжайте телом ялтинский морг». Как будто он должен был бросить вскрытые шейные позвонки с почти что каменным кольцом между ними вместо упругого хрящика и броситься за телом в ялтинский морг. Так человек, который увез его живую жену от него в Ялту, возвращал украденное. Синего ялтинского неба и лазурного моря он так и не заметил, потому что бегал по хилым предприятиям города-курорта в поисках листового цинка. Потом еще нужен был газосварщик высокого разряда, но курортников было много, а газосварщиков мало. Ялта есть Ялта. Потом билет на самолет, да не один, а его и одного-то не было на десять дней вперед. Вернее, целых три – доктор Рыжиков сначала думал, что гроб с телом провозят в багаже как груз, но оказалось, что как пассажира с двумя билетами. Одно мертвое тело шло за двух живых пассажиров. А срок хранения в морге истекал, хотя ялтинский морг по оснащению не чета нашему старому, хладокомбинат, а не морг. Все равно или сегодня вывози, или здесь хорони. Ни дня отсрочки.

После одного такого случая, когда другой, правда, хирург от вести, что его дочь на вступительных завалила математику, пришил конским волосом желудок к диафрагме, появился приказ по больнице, запрещавший сообщать хирургу во время операции посторонние новости. Приказ был зачитан в ротах, батальонах, в эскадрильях и на кораблях. Доктор Петрович облегченно вздохнул, полагая, что теперь-то ничего не случится, и вот на тебе: Танька – под автобус!

Доктор Рыжиков попросил добавить мочевины, чтобы мозг не ошарашило внезапным резким освобождением, осторожно поднатужился и надломил пластинку. Туда-сюда покачал ее, убеждаясь, что она с одной стороны достаточно пружинит, с другой – не отломилась совсем. И, убедившись, сказал:

– Какое же колесо у автобуса больше пострадало?

Это значило: не тяни, дура, кота за нервы, жива или нет?

– Тебе бы шуточки шутить, – обиделась Валерия, – а она в «Скорой» с поломанной ногой!

Сразу стало ясно, что Танька не в анатомичке с оторванной головой.

– Наконец-то! – как о долгожданном вздохнул доктор Рыжиков, укладывая первую пластинку и с характерным костным хрустом принимаясь за вторую. – Хоть ноги выпрямят, а то произрастает кривоножка…

Серьезный авар еще два раза пришел и ушел. Доктор Петрович еще два раза объяснил. Все, что смог. Кроме того, что не смог. Какой, например, такой нежной страстью могла воспылать мать троих дочерей, и одной почти взрослой, к артисту из приезжего театра, неправдоподобно сладкому герою-любовнику, после первой насквозь фальшивой пьесы, от которой любого стошнит… «Куда ты, дурочка, – говорил он печально, поливая цветы на могилке или подкрашивая железный заборчик. – С опущенным животом, венами на ногах… Все думаешь, что жизнь испорчена, нужно снова начать… Строишь из себя девочку…»

– Но ведь положено сначала на собаках, – говорил ему напоследок серьезный инспектор, перед тем как уйти.

– Серьезный авар, – с уважением говорил Сулейман. – Еще придет.

Но в следующий раз вместо авара пришел робкий мальчик. Мальчику было холодно, но он терпеливо стоял у двери, пока доктор Рыжиков его не заметил и не спросил, что ему надо. Мальчик сказал, что Жанну Исакову. Он был из балетной студии.

– Учитель прислал? – обрадовался доктор Рыжиков и начал лично одевать мальчика в длиннорукий и длиннополый халат.

– Нет… – сказал мальчик растерянно. – Я сам…

До сих пор Жанну навещали только писклявые щебечущие девочки с шоколадками и пирожными, чрезмерно калорийными для малой подвижности Жанны.

– Ты все равно скажи, что прислал, – чисто по-рыжиковски вздохнул доктор Рыжиков.

– Зачем? – с некоторым балетным высокомерием спросил мальчик.