Обольсти меня на рассвете

— Год мы поживем в усадебном доме — возможно, даже не год, а два, до тех пор пока не завершатся работы по восстановлению поместья и Лео не встанет на ноги. Затем я найду участок земли, подходящий для фермерства, и построю на этой земле дом для тебя. Надеюсь, он будет немного больше, чем этот. — Рука его скользнула вниз, к ее ягодицам. Меррипен медленно водил по ним ладонью. — Жизнь наша не будет роскошной, но комфортный достаток я могу обеспечить. У тебя будет кухарка, лакей и кучер. И мы будем жить рядом с твоей семьей, чтобы ты могла навещать родных когда пожелаешь.

— Мне нравится, — проговорила Уин. Ее переполняло счастье. Даже дышать было трудно. — Не жизнь, а рай. — Она не сомневалась в том, что Меррипен способен о ней позаботиться, как не сомневалась она в том, что может сделать его счастливым. Вместе они заживут хорошо и счастливо, хотя жизнь их не будет такой, как у всех, — в этом она была уверена.

Тон его сделался серьезным, даже мрачным:

— Если ты выйдешь за меня, то никогда не сможешь занять в обществе подобающее тебе место.

— Для меня нет лучше места, чем рядом с тобой; места твоей жены.

Он обхватил ее голову рукой и прижал к плечу.

— Я всегда хотел для тебя большего.

— Лжец, — прошептала она. — Ты всегда хотел, чтобы я была твоей и только твоей.

Меррипен засмеялся.

— Да, — признался он.

Потом они затихли, предаваясь неге, лежа, обнявшись, в залитой утренним светом комнате. Они были близки до этого. Очень близки. Они знали друг друга так хорошо, и при этом совсем не знали друг друга. Физическая близость создала новое измерение для их близости. Уин чувствовала себя так, словно она не только приняла в себя его тело, но и часть его души. Она спрашивала себя, как могут люди заниматься этим без любви, каким пустым и бессмысленным должен быть для них этот акт в сравнении с тем, что было у них с Кевом.

Босой ступней она проводила по поросшей жесткими волосками икре Кева, ощущая под пальцами ног скульптурные мышцы.

— Ты думал обо мне, когда был с ними? — осторожно спросила она.

— С кем?

— С женщинами, с которыми ты спал.

По тому, как напрягся Меррипен, она поняла, что ему не понравился этот вопрос. Ответил он тихо и виновато:

— Нет. Я ни о чем не думал, когда был с ними.

Уин погладила ладонью его гладкую грудь, нащупала маленькие коричневые соски, заставила их затвердеть. Приподнявшись на локте, она сказала откровенно:

— Когда я представляю себе, что ты делаешь это с другой, мне становится невыносимо больно.

Он накрыл ее руку своей ладонью там, где под ее ладонью сильно билось его сердце.

— Они ничего для меня не значили. Это всегда была всего лишь сделка. Что-то такое, что должно произойти как можно быстрее.

— Думаю, это еще хуже. Использовать женщину вот так, без чувств…

— Они получали за это все, что хотели, и даже больше, — с циничной усмешкой сказал он. — И всегда шли на это с большой охотой.

— Тебе надо было найти ту, которая была бы тебе дорога. Ту, которой ты был бы дорог. Это было бы бесконечно лучше, чем сделка без любви.

— Я не мог.

— Не мог что?

— Не мог испытывать чувства к другой женщине. Ты занимала слишком много места в моем сердце.

Уин подумала о том, что, возможно, тот факт, что его ответ так тронул и порадовал ее, говорит о ее непомерном эгоизме.

— После того как ты уехала, — сказал Меррипен, — я думал, что сойду с ума. Куда бы я ни пошел, мне не делалось лучше. Не было ни одного человека, с кем мне хотелось быть рядом. Я хотел, чтобы ты поправилась, — я отдал бы за это жизнь. Но в то же время я ненавидел тебя за то, что ты уехала. Я все возненавидел. Я ненавидел собственное сердце за то, что оно продолжает биться. Я жил лишь для того, чтобы увидеть тебя вновь.

Уин была тронута суровой простотой его признания. Он был сродни стихии. Покорить его было нельзя, как нельзя усмирить грозу. Он все равно любил бы ее так же неукротимо, так же безоглядно.

— Женщины помогали? — спросила она. — Тебе становилось легче, оттого что ты спал с ними?

Кев покачал головой.

— Нет. Мне становилось только хуже, — тихо сказал он. — Потому что они не ты.

Уин прижалась к нему теснее, и ее волосы сверкающими потоками легли ему на грудь, шею и предплечья. Она смотрела в его черные, как терновые ягоды, глаза.

— Я хочу, чтобы мы были верны друг другу, — очень серьезно, почти торжественно, сказала она. — Отныне и впредь.

Возникла пауза, вызванная не колебаниями, не сомнением, а осознанием торжественности и серьезности момента. Словно их клятвы слышал некий невидимо присутствовавший свидетель.

Грудь Меррипена поднялась и упала — он глубоко вздохнул.

— Я буду верен тебе, — сказал он. — Всегда. Вовеки.

— И я.

— И еще пообещай, что ты больше никогда меня не оставишь.

Уин подняла свою руку, которая покоилась у Меррипена на груди, и поцеловала его в грудь.

— Обещаю.

Она была готова, она хотела скрепить их клятвы прямо здесь и сейчас, но он не стал этого делать. Он хотел, чтобы она отдохнула, хотел дать ее телу передышку, и, когда она стала возражать, он успокоил ее нежными поцелуями.