Оборотень

Сэма оглушило. И сейчас же в помещение спортзала через рабицу окна проглянул прорезавший ткань облаков первый лучик весеннего солнца, который ласково обогрел теплом, до краёв наполнив смыслом существование. Сэм стоял как вкопанный, вытаращив глаза, а Катя в пяти метрах тянула к нему руки, как будто хотела обнять, чёрная, тонкая, ловкая, открытая нараспашку – она смотрела на него, и уголки её глаз смеялись, отражая этот луч надежды, тепла и обретенного будущего. Она его назвала Серёжей. Не Самогоном, не Макогоном, не Сергеем, и даже не уважительным «Сэм», а прямо Серёжей, как близкого человека.

В голове рябило, в глазах прошёл звон. Мир перепутался и остановился. Мяч? Ты просишь мяч? И всё? Хорошо. Я дам тебе мяч. Хочешь, я дам тебе не только мяч… Мяч – это очень мало, я могу больше. Для тебя я могу гораздо больше! Хочешь, я тебе его совсем подарю! Хочешь, я его вообще украду! Я его тебе домой принесу! Да при чём здесь вообще этот несчастный мяч – хочешь, я напишу тебя, двумя цветами, чёрным и белым, и ты увидишь себя настоящую! Дюрер так не смог бы выразить тебя настоящую, как это сделаю я! Да если ты скажешь, я из окна выпрыгну, да я под машину прыгну, да я под трамвай прыгну! Да хочешь, я голым разденусь! Да я тебя до кольца на руках вместе с мячом донесу! А хочешь… А хочешь, я у твоей спальни все ночи сторожить буду! Ни один вампир… Никто к тебе не приблизится! Да я даже не знаю, что ещё… Я за тебя всё отдам! Что тебе, мяч? Да господи, да конечно, да никому больше! Катенька, милая, ты хочешь, чтобы я дал тебе этот мяч? Да конечно, да без вопросов…

– Да на!!!

Грудь рвало на части. От невыраженного чувства злое лицо Сэма перекосило жуткой гримасой. Мимоходом увернувшись от Ильи, он вложил в эту передачу всё то невысказанное, что он хотел ей говорить каждую минуту и никогда не решался вслух, весь земной шар, все снега и реки, школу, Чупу, Птюню, Аристарха, свой любимый мольберт, все выброшенные её эскизы, все сохранённые черновики, все мысли о них двоих, все свои надежды и разочарования, и эту последнюю радость. Сэм с размаху одной рукой что было силы запустил баскетбольным мячом Кате в руки…

После, всё виделось и осознавалось через пелену тумана и какого-то полузабвения; голоса доносились издалека и глухо.

– Ты что творишь, пидор! – это заорал Чупа.

Мяч, проломив пальцы, с хрустом врезался Кате в лицо и отскочил. Чёрные глаза закатились, страшно обнажились белки. На прямых ногах, не сгибаясь, как срубленное дерево, Катя рухнула навзничь, голова её глухо ударилась о паркетное покрытие площадки, подпрыгнула и ударилась ещё раз, а руки раскинуло безвольно в стороны.

В зале завизжали, Верочка Долишня упала в обморок, близнецы рванули за помощью вон из зала, Ветка Латохина, захлёбываясь в слезах пыталась разблокировать телефон, чтобы вызвать скорую, весь класс бросился к Кате и столпился вокруг неё. Резван Арсенович уже делал Кате искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, одновременно отдавая указания Васпу, где в тренерской находится нашатырь для Долишни. Чупа горько плакал, уткнувшись в руку, у шведской стенки. Илья двумя руками сжимал безжизненную руку Кати, и плечи его тряслись. Олег молился. Ставрида с планшетом в руках пялилась на происходящее и, похоже, снимала. Тело Кати пошло судорогами. Глаза физрука расширились, он с удвоенной энергией принялся надавливать Кате на грудь и вдыхать ей в рот воздух. «Стой, стой, Катя, Катя, не умирай, цепляйся за жизнь!» Из-под головы на полу медленно выползала тёмно-бурая лужа…

Постепенно в зал стали забегать люди. Забежали медики с носилками, Катю переложили и унесли. И тогда обратили внимание на Макогона. Вид его был страшен. Голова втянулась в плечи, пальцы свело крюками наподобие когтей зверя. Он ходил взад-вперёд вдоль выкрашенной стены, раздирая себе грудь и издавая нечленораздельные звуки с визгом и рыком вперемежку, периодически взвывая и зыркая вокруг глазами. Футболка его была разорвана и повисала клочьями, а грудь расцарапана в кровь. Подходить к сумасшедшему никто не решался. На какое-то время растерялся даже Нохча. Макогон предпринимал чудовищные усилия, чтобы не броситься вместе со всеми к Кате. Ему хотелось оттолкнуть Илью и взять её руку, оттолкнуть Резвана Арсеновича и обнять её. Но никто не должен был догадаться, что он любит её. Никто! Это тайна! ТАЙНА! Потом подошёл Бобрис, и они с Нохчей под руки повели Макогона в директорский кабинет до приезда полиции. Макогон, не сопротивляясь, подчинился и замолчал. Жизнь закончилась.

Его вели по коридору. По пути запнулись о Шлангву. Та перегородила путь.

– Серёж! Ну ты же не специально, да? Ну скажи, что ты не хотел. Это же случайно, да?

Бобрис отодвинул её, а Макогон безразлично и молча прошёл мимо.

В кабинете их встретила размазанная Птюня. Она внимательно и как-то по-новому всмотрелась в лицо Макогона.

– Сергей, почему ты такой зверёныш? За что? Просто объясни, за что?