Оборотень

Частенько под неугодного авторитета подводили «косяк», после которого он мог оказаться не только в «мужиках», но и превратиться в шлак.

Страшны были «сучьи» зоны и «козлами», которые рвались в досрочное освобождение и готовы были выполнить любое желание администрации. Воров старались перековать, ломали, но многие из них готовы были умереть в мучениях, но не отречься от своих убеждений.

Если и можно было как-то наказать Бирюка, так это упрятать его в сучью зону. Об этом хорошо было известно тем, кто решал его судьбу в высоких кабинетах.

В этот раз спец-эшелон МВД не загнали на запасной путь, как это делали обычно на больших станциях. Состав вкатился на первый путь, издав победный гудок. И вагон, в котором ехал Бирюк, остановился как раз напротив вокзала. Еще через минуту из вагона на перрон вышли десять пассажиров, оживленно переговариваясь между собой. Было заметно, что они устали от долгой дороги и сейчас были рады размять затекшие ноги. Никто из встречающих даже предложить не мог, что один из них – заключенный номер один, следование которого на всем протяжении пути было засекречено так же строго, как передвижение атомной подводной лодки. И девять офицеров внутренних войск, сопровождающих его, скорее всего, были не охраной, а свитой при могущественном короле.

Встречать Бирюка прибыл сам полковник Беспалый с тремя офицерами из охраны и взводом молоденьких солдат.

Станислав не был похож на арестанта: вместо тюремной робы на нем был хороший серый костюм, и трудно было представить, что очень скоро его красивую прическу накроет серая тюремная «пидорка». Глядя на законного, можно было подумать, что он идет не в колонию строгого режима, а решил почтить своим присутствием какое-нибудь высокое собрание.

Неожиданно Бирюк остановился:

– Здесь есть церковь?

Сопровождающие вора офицеры удивленно переглянулись. За время совместной поездки от самого Ленинграда они видели Бирюка в разных видах: вор мог быть веселым балагуром и азартным картежником, мог впадать в глубокую задумчивость, а то вдруг становился словоохотливым и сентиментальным. Но никто из особистов не предполагал, что смотрящий Ленинграда может быть еще и верующим.

Хотя им было известно, что отношение к Богу у уголовников особенное и не случайно практически в каждой камере можно было увидеть небольшую иконку.

Если зекам не удавалось обзавестись иконой заранее, то ее лепили из хлебных мякишей, а среди них находились такие мастера, что ваяли целые хлебные иконостасы, которые невозможно было отличить от деревянных и расписных.

Смотрящий в этом ничем не отличался от простых зеков и так же, как и все, носил скромный золотой крестик, в котором когда-то принял крещение. Он настолько уверовал в его чудодейственную силу, что никогда не снимал с шеи.

Как ни странно, но многие неприятности с ним случались именно тогда, когда он лишался креста, – даже свой первый срок Бирюк получил в драке, во время которой у него с шеи сорвали тоненькую веревочку с махоньким медным распятием.

Станислав притронулся ладонью к вороту рубахи. Через мягкую ткань он нащупал тонкую цепь и скромный крестик. Это прикосновение вернуло ему прежнее спокойствие.

Теперь он был уверен, что ничего плохого с ним не случится.

– Церкви здесь нет, – отозвался Беспалый, – но в полукилометре от станции имеется небольшая часовенка. Кстати, она построена на пожертвования заключенных.

Бирюк понимающе кивнул – строить заборы тюрем считается вещью паскудной для любого заключенного, а если зек отчисляет деньги на возведение храма, то нет более богоугодного дела.

– Неудивительно, – холодно отозвался новоприбывший. – А священника здесь можно отыскать?

– Уж не покаяться ли ты решил? – Губы Беспалого расползлись в кривой усмешке.

– А почему бы и нет? Или ты думаешь, что я только грешить способен?

– зло отрезал Бирюк.

Заповедь «не убий!» не относится к врагам, но тем не менее каждый солдат, прошедший войну, должен был пройти через покаяние в святом храме. После чего несколько дней обязан был держать строжайший пост, только тогда его душа могла освободиться от налипшей скверны. Так и Бирюк воспринимал волю, как некое поле битвы, где приходится много грешить и часто лукавить, а заточение – место, где можно вылечить даже тяжелый душевный недуг.

Вот только хотелось бы найти молельню попроще, а священника не больно строгого, да чтобы, не перебивая, сумел выслушать нерадивого прихожанина.

– Нет… отчего ж, – неопределенно пожал плечами Беспалый.

Бирюк не был похож ни на одного из тех воров в законе, которых он видел раньше, даже его внешний вид никак не вязался с обычным представлением об уголовнике-рецидивисте. Скорее, он напоминал фраера из министерства, прибывшего инспектировать колонию. А подобных чистоплюев в дорогих костюмах Тимофею Егоровичу пришлось повидать предостаточно. Любимый их напиток, как правило, коньяк; привязанности – пышногрудые блондинки. И то и другое он мог предоставить им в избытке. Но не вору в законе, конечно!