Оборотень (СИ)

– Нет, сэр, – сказала Анна, – я не согласилась дать обещания; но когда мы расставались во Фландрии, он просил меня ждать его, и мне кажется, что вы должны знать об этом.

– О, я понимаю! – сказал баронет. – Это было так естественно по отношению к старому другу на чужой стороне, но у вас слишком много рассудительности, чтобы придавать большое значение дурачеству молодого человека, хотя добросовестное чувство, заставившее вас высказаться, весьма похвально. Но Чарльз еще не приехал и не скоро приедет, так что теперь не стоит и говорить об этом.

Румянец, покрывший щеки Анны, не вполне подтверждал ее благоразумие, но во всяком случае совесть ее была чиста; она передала, что было, и отец не счел нужным придавать этому большое значение. Говорить о том, насколько она сама любила Чарльза, было бы унизительно для нее и совсем некстати, так как о ее чувствах никто и не справлялся; также незачем было упоминать о ее твердом решении не выходить замуж ни за кого другого. Для этого будет время, когда будет сделано предложение.

Таким образом, дядя и племянница вступали в новую жизнь, утратив некоторую независимость; доктор, кроме того, понес еще большую утрату, лишившись соседства соборной библиотеки. Через год или два леди Арчфильд стала страдать ревматизмом, а у сэра Филиппа был теперь друг, с которым он мог всегда сыграть партию в бак-гаммон[26]

и прочесть «Еженедельную газету» (издание того времени), поэтому им и не хотелось совершать переезд в Винчестер, и они теперь проводили зиму дома.

Впрочем, несколько раньше, когда принцесса Анна приезжала на короткое время в королевский дом в Винчестере, леди Арчфильд, желая засвидетельствовать ей должное почтение, посетила ее в сопровождении Анны. С истинно королевской способностью запоминать лица, принцесса узнала свою тезку, дала ей поцеловать руку и была весьма милостива. Как раз в это время принцесса была в ссоре с сестрой и не имела особенных причин быть довольной настоящим режимом. Она подозвала к себе мисс Вудфорд и, к удивлению Анны, смеялась над собственным бегством из Кон-Пита, добавляя при этом: «Ты не хотела тогда со мной ехать и была права. Им незнакомо чувство благодарности! Если б я знала, как они со мною поступят, я не шевельнула бы пальцем! Так это ты везла ребенка! Скажи мне, какой он из себя».

Таким образом она выпытала из Анны все, что та могла рассказать ей о жизни в С.-Жермене и о появлении на свет ее брата по отцу. Нельзя было решить, расспрашивает ли она обо всем этом из сочувствия к ней или в силу простого любопытства; но она кончила вопросом: довольна ли крестница ее отца своим настоящим положением, или желает нового места, если откроется вакансия в ее собственном штате, где она могла бы найти себе хорошего мужа?

Анна вежливо и почтительно отказалась, ссылаясь на условие, которое она не может нарушить. Она узнала, что Чарльз был чрезвычайно обрадован решением своих родителей отдать его сына на ее нежное попечение, и это сознание было для нее большим облегчением.

Леди Арчфильд вначале заговаривала о том, что Анне Вудфорд следовало бы найти подходящего мужа среди соборного духовенства, но для нее было так трудно обойтись без молодой девушки и последняя настолько заменяла мать маленькому Филиппу, что она скоро перестала думать об этом, хотя, может быть, эта мысль иногда и мелькала в ее голове, когда (раза три в год) приходили письма от Чарльза. Он писал в хорошем расположении духа, очевидно, был доволен походом и не ощущал недостатка в товарищах. Он получил повышение, и местный член парламента нарочно заехал к сэру Филиппу для передачи ему того, что он слышал от имперского посланника о блестящих подвигах молодого Арчфильда во время сражения при Саланкамене; но при этом выразил сожаление, что его сын сражается не под знаменами короля Вильгельма.

Гордость, внушаемая подвигами сына, утешала отца, говорившего, что это лучше, чем пропадать над овчарнями, подобно Роберту Окшоту, или бездельничанье в Портсмуте, которым ранее отличался Седли Арчфильд.

Полк, в котором служил этот молодой человек, был послан в Ирландию на все время камлании, следовавшей за битвой при Бойне. Но вдруг он вернулся оттуда, будучи исключенным со службы; по его собственным рассказам, он был жертвою недоброжелательства голландского генерала Гингеля; а по другой версии, это было следствием его зверского обращения с туземцами и дерзости с начальствующим офицером.

Военные суды только что были введены, и сэр Филипп легко поверил, что виги несправедливо обвинили члена его семьи, оставшейся верной своему королю, так что двери его дома были по-прежнему открыты для племянника, и Седли являлся сюда, когда у него не было других развлечений; но большую часть времени он проводил в Нью-Мэркете и других центрах спорта, извлекая некоторый доход из пари на скачках, петушиных боях, травлях быков и из азартной карточной игры. Время от времени о нем доходили дурные слухи, но сэр Филипп не допускал плохих мыслей и не думал, что он мог оказывать вредное влияние на его подрастающего внука.