Конрад Лоренц

Оборотная сторона зеркала

Опыт естественной истории человеческого познания

Посвящается воспоминаниям о Кенигсберге, а также моим кёнигсбергским друзьям, прежде всего Отто Кёлеру и Эдуарду Баумгартену.

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОЛЕГОМЕНЫ[1]

War nicht das Auge sonnenhaft, die Sonne k"onnt es nie erblicken'.[2]

Гёте

1. ПОСТАНОВКА ВОПРОСА

"Краеугольным камнем научного метода является постулат объективности природы" ("La pierre angulaire de la m'ethode scientifique est le postulat de l'objectivit'e de la nature") — так говорит Жак Моно в своей знаменитой книге "Случай и необходимость". Далее он пишет, что к достоянию философской мысли, выработанному уже ко временам Декарта и Галилея, "должна была прибавиться строгая цензура, налагаемая постулатом объективности" ("il fallait encore l'aust`ere censure pos'ee par le postulat d'objectivit'e").

Надо уяснить себе, что в этих фразах заключено два постулата, один из которых относится к предмету исследования, другой же касается исследователя. Во-первых, чтобы исследование вообще имело какой-нибудь смысл, нужно, конечно, предположить, что предмет его реально существует. Но есть и другое требование, предъявляемое к исследователю, и сформулировать его отнюдь не легко. В противном случае мне незачем было бы писать эту книгу.

Постановка этого требования основывается на гносеологической предпосылке, хотя и самоочевидной для биологически мыслящего ученого, но приемлемой далеко не для всех мыслителей гуманитарного направления. Предпосылка эта состоит в том, что все человеческое познание возникает из процесса взаимодействия, в котором человек, как вполне

реальная и активная живая система и как познающий субъект, сталкивается с фактами столь же реального внешнего мира, составляющими объект его познания.

Примечательно — ив некоторой степени вводит в заблуждение — самое происхождение обоих слов: «субъект» и «объект»; о неясности их свидетельствует уже то обстоятельство, что значения их со времен схоластики поменялись местами. В английском языке слово «subject» еще и теперь нередко употребляется в смысле немецкого «Object», т. е. в качестве обозначения подопытного животного или подопытного человека. В нашем языке, согласно философскому словарю Эйслера (Eisler. Handw"orterbuch der Philosophie), слово «Subject» означает "переживающее, воображающее, мыслящее и желающее существо, в противоположность объектам переживания, познания, действия". В буквальном переводе «subjectum» означает "под-брошенное",[3]

в смысле первичной основы, на которой строится весь наш мир. Лейбниц отождествляет даже субъект с "самой душой", "l'^ame m^eme".

Все, что мы вообще можем узнать, а значит, и все, что мы знаем об окружающей нас внесубъективной действительности, строится на переживаниях этого субъекта, как и все наши мысли и желания. Рефлектирующее познание собственного бытия, выраженное Декартом в изречении "Cogito, ergo sum" ("Я мыслю, следовательно, я существую"), и по сей день менее всего ставится под сомнение, несмотря на выведенные из него ложные, субъективно-идеалистические следствия, опровержению которых посвящена значительная часть этой книги.

Познание, мышление, желание и уже предшествующее им восприятие суть виды деятельности. Поразительно, что наш немецкий язык, столь чувствительный ко всем глубоким психологическим связям, не смог найти лучшего обозначения для самого активного и прямого, что только есть на свете, чем «субъект» — participium perfect! причастие прошедшего времени, да к тому же еще страдательное и среднего рода![4]

Каким образом получилось, что именно от этого слова «субъект», означающего основу всякого переживания, постижения и знания, произошло прилагательное «субъективный» [subjektiv], объясняемое в Большом словаре Брокгауза как "предубежденный, предрассудочный, зависящий от случайных оценок"? И откуда взялось дополнительное слово «объективный», явно противостоящее этой низкой оценке субъективного, слово, имеющее столь одобрительный смысл в нашем повседневном языке и означающее "дельный"?[5]