Оборотни

И все-таки. Я хочу сказать, собаки ведь всего лишь бессловесные животные. Если они становятся противными, то это потому, что их вот так вот держат на привязи или кто-нибудь делает их такими, и они тут ни при чем. Они не могут просто решить быть хорошими, как может человек. И плюс к этому не такие уж они вкусные, потому, думаю, что получают столько всякой дряни в этих разрекламированных собачьих кормах — и противоглистные добавки, и зола, и рыбная мука, и все такое. Брр.

На самом деле после второго шнауцера меня даже стало подташнивать, и я в ту ночь плохо спала. Так что начнем с того, что я была не в лучшем настроении; и именно в тот день, пока я занималась в спортзале, исчез мой новый лифчик. Позже мне передали записку, где его искать: он был приколот на доске объявлений возле кабинета директора, где все смогли разглядеть, что я пробую носить бюстгальтер с поддерживающими косточками.

Само собой, это, должно быть, Стейси Буль стащила лифчик, пока я переодевалась и стояла к ней спиной, потому что она теперь водит дружбу с Билли и его компанией.

Билли весь день расхаживал и во всю глотку предлагал заключить пари насчет того, когда я начну носить размер «D».

На Стейси мне наплевать, она просто ничтожество. А вот на Билли не наплевать. Он всю жизнь мне испортил в этой школе, с этим своим злобным умишком и большой поганой пастью. Теперь я уже больше не плакала и не лезла в драку, чтобы меня опять побили. Я просто кипела, достаточно он уже мне нагадил, и у меня возникла идея.

Я пошла к дому Билли и ждала на крыльце, пока не вернулась домой его мать. Она велела ему выйти поговорить со мной. Он стоял в дверях и разговаривал через натянутую в проеме противомоскитную сетку, жевал банан и лениво поглядывал по сторонам, будто ему ни до чего на свете дела нет.

И вот он говорит:

— Чего тебе, Сиськи?

А я немного заикаюсь, потому что ужасно волнуюсь, собираясь сказать такую чудовищную ложь, но от этого, наверное, у меня получилось только убедительнее.

Я сказала ему, что хотела бы заключить с ним сделку: я встречусь с ним сегодня вечером, поздно, в Бейкерс-парк, и сниму блузку и лифчик, и разрешу ему делать что угодно с моими грудями, если это удовлетворит его любопытство и он найдет кого-нибудь другого, чтобы приставать к нему, и оставит меня в покое.

— Чего? — переспросил он, уставившись на мою грудь с разинутым ртом. Голос у него сделался писклявым и слюни потекли до самого пола. Он не мог поверить своему счастью.

Я повторила еще раз.

Он чуть не выскочил на крыльцо, чтобы заняться этим прямо сейчас.

— Во блин, — говорит он, уже гораздо тише. — А чего ж ты раньше не сказала? Ты серьезно?

— Конечно, — говорю я, но смотреть ему прямо в глаза не могу.

Через минуту он заявляет:

— Ладно, по рукам. Послушай, Келси, если тебе понравится, так, может, мы потом повторим, а?

А я в ответ:

— Конечно. Только, Билли, одно условие: это секрет, только между мной и тобой. Если ты хоть кому-нибудь скажешь, если кто-нибудь будет сегодня ночью околачиваться рядом…

— Нет-нет, — торопится он, — я никому ни звука, честно. Ни слова, обещаю!

До того как это случится, имел он в виду, потому что если и есть что-нибудь, на что Билли Линден не способен, так это молчать, если он знает какую-нибудь гадость про другого человека.

— Тебе должно понравиться, я знаю, что понравится, — бубнит он, как всегда говоря за других. — Здорово. Даже поверить не могу!

Но он поверил, придурок.

В этот вечер я ела мало, потому что слишком волновалась, и рано ушла наверх делать уроки, так я сказала папе и Хильде.

Потом я дождалась луну, и, когда она взошла, я изменилась.

Билли был в парке. Я чувствовала его запах, запах пота и возбуждения, но держала себя в руках. Я немножко побродила вокруг, тихо, как умела — а это значит на самом деле бесшумно, — чтобы убедиться, что здесь не шастает никто из его дурацких дружков. Хочу сказать, что на его слово я бы не положилась даже за миллион долларов. Я наткнулась на половинку гамбургера, валявшуюся в канаве там, где кто-то останавливался перекусить рядом с Бейкерс-парк. Рот мой наполнился слюной, но мне не хотелось портить аппетит. Я была голодна и счастлива и мысленно напевала что-то вроде «Сахарный пирог и яблочный пудинг…»

Беззвучно, конечно.

Билли сидел на скамейке, руки в карманах, и вертелся, высматривая, не иду ли я — в моем человеческом облике — присоединиться к нему. Он был в куртке, потому что было очень прохладно.

Он даже не задумался, что, может быть, я могу оказаться человеком в здравом уме, а не настолько идиоткой, чтобы сидеть тут, раздеваться до пояса и остаться совсем голой на ветру. Но это же Билли, целиком зацикленный на себе, любимом, и ни капельки не думающий о других. Могу поспорить, единственное, о чем он мог думать: как это будет круто, потискать старушку Сиськи в парке и потом раззвонить об этом по всей школе.

Теперь он принялся расхаживать, пиная шляпки поливальных установок и время от времени быстро оглядываясь и угрюмо хмурясь.