Обратный отсчет

Он сказал это, и у него сжалось сердце – от жалости, тревоги и презрения к себе – как он мог думать о ком-то еще, пусть в шутку, когда ей плохо, она в опасности! «Или я ее не люблю?!» – пришла в голову крамольная мысль.

– Останемся. – Марфа повозилась со шпингалетами на окне, выходящем в переулок, и наконец открыла его. – Надо впустить воздух. Здесь есть продуктовые магазины?

– Постой. – Он смотрел, как Марфа деловито копается в своей сумке, достает мобильный телефон, зарядник, ищет розетку… – Ты всерьез решила заночевать?

– Ты же у меня ночуешь! – сразила она его веским аргументом. И в самом деле, за три года жизни в Марфиной квартире он привык считать ее своей. Дима только развел руками. Почему бы и не остаться? В сущности, это глупо – дом-то его, а он как будто избегает здесь бывать. Наверное, из-за Люды – он просто перенял ее боязливое отношение к этому месту.

После обеда резко потеплело, запахло настоящей весной. Они сходили к станции, купили кое-какие продукты, красное сухое вино – так пожелала Марфа, зубные щетки, пасту и мыло, и даже постельное белье.

– Две наволочки, четыре простыни, два полотенца, – сосредоточенно считала Марфа, оглядывая нагруженного пакетами спутника. – Хватит. Подушки там есть и одеяла, кажется, тоже. А спички?

– Зачем? – Он едва переводил дух, не переставая изумляться странностям ее характера. Марфа, казалось, вовсе забыла о пропавшей подруге.

– Раз уж мы за городом, я хочу развести костер.

Они действительно развели огонь – на это ушло немало времени, дрова, найденные под навесом с теневой стороны дома, оказались сырыми и поначалу не горели. Марфа чихала от дыма, терла покрасневшие глаза и искренне наслаждалась зрелищем робкого огонька, который им наконец удалось добыть. Дима отыскивал ветки посуше, устраивал для своей гостьи нечто вроде пуфика – из пня и ватного одеяла, насаживал сосиски на ободранные прутики – Марфа захотела их поджарить.

Костер разгорелся, когда начали сгущаться первые легкие сумерки. Женщина примолкла, пригревшись у огня, и задумчиво ворошила уголья длинной веткой. В переулке было так тихо, что его в самом деле можно было посчитать вымершим. Дима открыл вино, налил себе и Марфе.

– Настоящий пикник, – сказала она и подняла на него глаза, в которых отражалось пламя. Сейчас они казались темными. – В Германии я мечтала об этом. Пикники и там были, и с большим комфортом, но мне хотелось другого. Где-нибудь в глуши, в Подмосковье…

– Во Владимирской области, – поправил ее Дима и сделал глоток. – За что пьем?

– Не знаю. Ни за что! – Она залпом осушила стакан и поставила его на землю. Щеки чуть зарумянились – или на них упали отблески ярко вспыхнувшего пламени. Дима украдкой ею любовался. Если Люда была воплощением расчетливости и порядка, то Марфа казалась существом, сотканным из хаоса – переменчивым, пугающим и обольстительным. – Надоело пить за что-то. Вообще все надоело.

Она натянула на плечи сползающую куртку, поманила к себе Диму:

– Сядь, не мельтеши. Давай просто помолчим. Нет, я хочу говорить! Сама не знаю, чего хочу!

Дима дипломатично молчал. Женщина придвинулась к нему ближе, он чувствовал тепло ее гибкого, подвижного тела. «Сейчас обнять ее, и все! – мелькнуло у него в голове, уже чуть затуманенной хмелем. – Сейчас…» Он попытался прогнать эту мысль – не вышло. И тогда он осторожно, но настойчиво обнял ее за плечи, чуть притянул к себе. Марфа, не сопротивляясь, смотрела на огонь и продолжала говорить.

– Если бы ты знал, что у меня за жизнь! Со стороны все хорошо, удачно, да? Я и стараюсь, чтобы все удавалось. Люда как-то сказала, что такие люди, как я, рождены только для успеха. Иначе они гибнут. Не знаю, наверное. В школе я не получила золотую медаль и чуть не загнулась в больнице. Никто не мог сказать, что со мной, я просто умирала. Не хотела жить. И с тех пор у меня все и всегда получалось. Я дала себе слово, что у меня все будет получаться. Но бывают такие вечера, как этот… Вроде бы ничего удивительного в них нет – они, наоборот, какие-то совсем простые, без затей… Но почему-то вспоминаешь всю свою жизнь, и она кажется совсем никчемной… И кажешься себе такой старой!

– Вы же с Людой ровесницы? Это в двадцать восемь лет ты – старая? – Дима все еще прижимал ее к себе, хотя чувствовал – женщина целиком поглощена собой и своими переживаниями.

– Старая, – упрямо повторила она. – В такие вечера я понимаю, что у меня и романа-то ни одного не было. Связи были, а романов что-то не вспомню. И все это было похоже на меню. «Позавтракаем вместе перед работой?» Потом встречаемся где-то во время обеденного перерыва. Ну, а в финале, где-то через недельку – ужин и постель. И со всеми я спала потому, что они мне были нужны для карьерного роста. Я ни разу влюблена не была – веришь?

Она как будто вспомнила о том, что Дима ее обнимает, и чуть отстранилась:

– Я тебе нравлюсь?

– Да, – прямо ответил он.

– Как же так? А Люда?

– Она здесь ни при чем. Я, конечно, буду ее искать.

– А когда найдешь – расскажешь, как обнимал меня?

– Ну, знаешь…