Обратный счет любви

Затем петля вытягивалась, терпелец касался ногами твердой полированной поверхности и, судорожно кашляя, выцарапывал себя из смертельной удавки. Он получал свою плату заранее, но по окончании представления Галина вручала ему еще один конверт. Это окончательно затыкало ему рот, а Гале позволяло избежать ненужных объяснений с какими-нибудь борзыми правозащитниками.

Инка на таком представлении еще не была, поскольку находилась только в начале пути к оздоровлению, но легенды об этом непременном ритуале имели хождение в среде адептов Галины Шевчук, поэтому Инесса была в курсе.

За подбором мишени и застал звонок брата Кири из больницы.

Из всего сказанного становится ясно, что никаких свидетелей, которые подтвердят алиби Инессы, не найти, да и искать никто не будет. Такие дела.

Трубка лежала на телефоне. Горка недомытой посуды – в раковине. Никто, как выяснилось, Инку не собирался брать под стражу и волочь в застенки Бутырской тюрьмы, это она заранее истерила. Любит театральный надрыв и преувеличение до бессмысленного абсурда. Однако подписку о невыезде с нее взяли.

Между нами, а ты уверена, Надя, что ту девчонку завалила не твоя дурная родственница? То-то. И что теперь? М-да.

Улики все косвенные. Да и не улики это вовсе. Но ведь нашли же они дождевик в помойке? А там, допустим, Инкины биологические следы остались. Например, слюна, которой она брызгала на прохожих, когда исходила своей обычной злобой. Хотя, если бы нашли следы, то Инкин кот уже слонялся бы по пустой квартире, голодный и несчастный. Вообще-то завтра на работу рано вставать, а она голову себе чужими проблемами занимает.

Надя с тоской посмотрела на жирные тарелки. И почему она до сих пор не купила себе посудомойку?

Когда перед Киреевой Надеждой Михайловной вставала жизненная дилемма, кем быть – сволочью или дурой, она никогда не склонялась в пользу дуры. Потому что «сволочь» – понятие относительное, а «дура» – поверьте, абсолютное.

Она проворочалась до утра, отгоняя от себя образ Инессы, неумело пеленающей крошечное тельце, сучащее ручками и ножками. И теперь, стоя возле двери, опечатанной узкой полоской бумаги, в коридоре, тесном от того, что в него выволокли свой хлам из двери справа и из двери напротив, Киреева Надежда чувствовала себя дурой.

Бизнес-центр, переделанный то ли из какого-то детского учреждения, то ли из районной поликлиники, она нашла быстро, так как Инка вчера все ей подробно обрисовала. Охраны у входа никакой.

Мрак, а не бизнес-центр. Пластиковые ободранные панели по стенам, драный линолеум. На дверях разномастные таблички с названиями фирмочек.

Даже спросить не у кого. Пришлось идти наобум, методично вчитываясь в надписи.

Центр коррекции ныне покойной госпожи Шевчук располагался в конце коридора на втором этаже. Надя рассчитывала разболтать секретаршу метрессы или, как там ее, ассистентку, чтобы хитростью или лестью, а может, и посредством небольшой мзды в виде припасенной коробочки «Коркунова» выудить у той список тётенек, посещавших занятия в последнее время.

Зачем? А фиг его знает.

Не знала Надя ответ на этот резонный вопрос, поэтому сама себе его и не задавала. Надежда Михайловна обладала, безусловно, трезвым и прагматичным умом, но при этом была человеком действия. И ежели рассудок пока не мог ей выдать тактическое задание на ближайшие часы, то следовало неукоснительно приступить к действию. Рассудок потому и молчит, что ему пищи не хватает, поэтому Надежда отправилась раздобывать для него эту пищу.

Только напрасно она явилась сюда. Даже вялотекущей деятельности в ждущем режиме в этом офисе не велось, а сам офис оказался опечатанным. Не было, значит, у метрессы никакой ассистентки. И секретарши тоже. Выходит, в одиночку гнобила себя на поприще психологического здоровья населения эта деятельница психологической науки. Зараза.

С недовольным видом стояла Надежда в пыльном, пахнущем какой-то химической гадостью коридоре, постукивая ножкой и сунув руки в карманы расстегнутой шубы.

Кто-то дотронулся до ее локтя, и она оглянулась. Рядом стоял священник. Обычный православный батюшка, правда, весьма молодой. Возраста примерно Андрея или чуть постарше, но из-за наличия бороды, а также из-за того, что черное пальто было наброшено поверх черной же рясы, выглядел он авторитетно и солидно. Правда, возле двери центра психологической помощи стареющим мегерам увидеть священника Надежда совсем не ожидала, тем более молодого.

– А вы не знаете, что здесь произошло? Отчего опечатали помещение? – озабоченно спросил ее батюшка густым голосом.

При этом Наде показалось, что он, как бы это сказать… неспокоен. Нервничает, что ли? Странно.

– Знаю, батюшка, – хмыкнула она невесело. – Хозяйка с собой покончила. Буквально на днях.

– Не называйте меня батюшкой, пожалуйста. Я пока не иерей, а диакон, – рассеянно поправил Надежду священнослужи тель и замолчал, насупившись.

Неужели эта Шевчук была его знакомой? Или родственницей вообще? По православным понятиям, самоубийство – это непрощаемый грех… Да, не повезло дьякону с родственниками.