Образ Беатриче

Из отрывка видно, что Крессида одновременно и существует, и не существует, точно так же как в сознании Троила одновременно существуют верность и неверность Крессиды. Она и «нераздельна», как Беатриче, но в то же время и разделена: «как странно неделимое двоится». Троил готов спорить с самим собою из-за другого: он понимает, что это не может быть Крессида, но это, безусловно, она, и ему ясно, что в такое единство неправильно.

Подобный кризис описан и в «Прелюдии», когда Вордсворт слышит, что английское правительство объявило войну Французской революции:

Так верил я, что в мире есть одна — Одна на всех — забота. А меж тем Британия, со всей своею мощью, Вступила против Франции в войну.

Тогда во мне (и сверстниках моих) Перевернулось всё. И как иначе, Чем революцией, смогу назвать Тот поворот в сознании? Ведь прежде Я шел одной тропой, не уклоняясь, Быстрее, медленней, но эта весть Вдруг в сторону отбросила меня.

и он надеется на поражение англичан —

Нет, горечью не назову смешенье Непримиримых и неясных чувств. И тот лишь мог бы их понять, кто самЛюбил звон нашей сельской колокольни, Стоял на службе, где лишь о победах

Английской армии молились все, И, среди многих прихожан, один, Как гость незваный, сидя в стороне, Мечтал о дне возмездия[73].

Это состояние в стихах Вордсворта мало чем отличается от того, в котором Данте призвал Императора Генриха VII двинуть войска против Италии и Флоренции. «O misera, misera, patria mia!» А что еще мог сказать поэт, изгнанный из Флоренции злом, выросшим в самой Флоренции! Он стал даже не «незваным гостем»; он оказался изгнанным сыном. Данте легко узнал бы себя в одной из строф Пэтмора в поэме «Неизвестный Эрос»:

и лучший вне закона,

Кто более него наполнен светом?Кто общим стилем непринужденную восславил добродетель.

В «Новой жизни» он больше думает о Беатриче, чем о Флоренции, но именно там он обрел свой «общий стиль», и случилось это, когда дама одарила его непринужденной улыбкой. По мере того, как философские изыскания убедили его в истинности этой формы добродетели, Данте ожидал найти ее и во Флоренции. Женщины не дали ему пример отступничества от благородной добродетели, а вот город явил его в полной мере. Противоположностью добродетели стал образ города-отступника, родственный образам Лира, Макбета и Кориолана. Столкновение двух моделей добродетели оказало на одинокого изгнанника ошеломляющее воздействие. Впрочем, приведенные выше цитаты достаточно ясно иллюстрируют его состояние. Состояние Троила при виде предательства Крессиды дает нам более метафизическое определение, а «Прелюдия» — более человеческое. Образ вероотступничества — это образ государства, в котором отсутствуют «правила единства».

Для Данте это единство двухуровневое: 1) единство Беатриче и Флоренции, 2) единство Папы и Императора. Первое было рассмотрено в «Пире», второе определяется в трактате «Монархия», написанном, как принято считать, во время изгнания, и, возможно, в ту пору, когда Император уже планировал военную экспедицию в Италию. Данте надеялся, что она исправит положение, но его надежды не оправдались.

Трактат «Монархии», как и «Пир», не закончен. Он состоит из трех частей и обсуждает концепцию единой власти. По мнению Данте, власть церкви и императорская власть в благородном и святом смысле должны быть неразделимы, и все же они разделены; так же, как разделены Беатриче и Флоренция; и так же, как в нашем восприятии разнятся Беатриче и город. Полное единство этих разделенных властей в смысле совершенства и вечности едва ли достижимо в земной жизни; это все же элемент вечного блаженства. Но философское предчувствие такого единства может быть постигнуто умом на уровне провидения. Для осознания подобного единства необходима полнота «объединяющей жизни», то есть жизни совсем иного рода, чем та, которой мы ныне живем (которую Юлиана Норвичская метко назвала «нашим покаянием»[74]). До тех пор, пока не достигнута эта «объединяющая жизнь», единство, частью которого она является, недостижимо и непостижимо.