Образ Беатриче

Потрясение, испытанное Данте на улице Флоренции, поэт и называет «любовью». Следует, однако, подчеркнуть, что образ Беатриче «настолько благороден, настолько добродетелен», что не позволяет Любви победить Разум. Сегодня это не самая распространенная точка зрения. Оппоненты могут возразить, что Данте при встрече просто вел себя так, как надлежит воспитанному человеку по отношению к даме. Едва ли это справедливое возражение. Разумеется, в момент встречи Данте ведет себя сообразно Разуму. Но роль, которую играет Разум при судьбоносной встрече, является началом гораздо большей роли; поэт понимает, что с ним произошло именно то, о чем позже говорил Вордсворт:

Мой ум пришел в смятенье. Я остался

Совсем один......ум расширился, открывшись Для постижения тончайших свойств

Уже знакомых сердцу и любимых Вещей[25].

Беатриче — это «la gloriosa donna della mia mente» — «славная леди моего разума». Ум поэта уже давно пребывал в смятении, не в состоянии выбрать между Отрицанием и Утверждением. «Я обещал, — говорит Вергилий, в начале «Ада» — что мы придем туда, // Где ты увидишь, как томятся тени, // Свет разума утратив навсегда»[26]. А в конце «Рая» Беатриче говорит Данте:

Мы вознеслись в чистейший свет небесный Умопостижный свет, где все — любовь.

(Рай, XXX, 39–40).

В «Новой жизни» Данте уже говорил о любви, наполненной интеллектуальным светом. Но величайший поэт-романтик, как и любой другой настоящий романтик, постоянно настаивает на «умопостижности» этого света. Так формируется тройственный образ — Беатриче, любви и разума — и ни один элемент этой триады не противоречит другим.

Помня о том, что «Новая Жизнь» поэта посвящена Разуму, интересно наблюдать за тем языком, которым Данте описывает встречу с флорентийской девушкой. Ей присуща «невыразимая вежливость»; она — блаженство, «разрушительница всех пороков и королева добродетели»; в одной канцоне она — спасение. В 1576 году, когда «Новая Жизнь» впервые вышла из печати, церковные власти отредактировали рукопись. Все нечеткие богословские термины оказались удалены или подверглись замене: «счастье» стало «блаженством», «сладость» стала «здоровьем», были и другие изменения, направленные на то, чтобы как можно дальше отодвинуть текст от богословия. Наверное, редакторы поступили не очень умно, но все же не настолько глупо, как последующие комментаторы, утверждавшие, что а) Данте не это имел в виду; б) дескать, опыт Данте нельзя считать нормальным, а потому он не применим к литературе вообще. Трудно сказать, чего тут больше — клерикальной осторожности или простого непонимания того, что состояние Данте после встречи с Беатриче — это как раз нормальное состояние, знакомое многим, а его развитие оказалось весьма многообещающим, но, к сожалению, ныне воспринимается как архаичное.

И все же очень важно, каким языком пользуется Данте для описания этой встречи. Особенно характерен фрагмент, где описано состояние Данте после приветствия Беатриче. Он хотел сохранить свои чувства к Беатриче в тайне — это вполне в духе «куртуазной любви», но в то же время это довольно распространенная реакция, точно так же как и стремление говорить о любимом человеке при любой возможности: литературные приемы (несмотря на мнение некоторых критиков) зачастую все же «психологически» обоснованны. И вот поэт, чтобы вернее скрыть свои чувства, притворился «внимательным» к другой молодой женщине, а после того как она покинула Флоренцию, нашел для себя третий объект мнимого интереса. Об этой третьей леди и Данте было много сплетен; худшие дошли до Беатриче. И случилась катастрофа: «Благороднейшая, будучи разрушительницей всех пороков и королевой добродетели, проходя, отказала мне в своем пресладостном привете, в котором заключалось все мое блаженство».