Образ Я

Эта реальность прямо противоположна представлению о фатальном одиночестве, о противостоянии человека потенциально враждебному миру, с которым человек должен научиться справляться сам, ни на кого не полагаясь, и опираясь тоько на свои внутренние ресурсы. Навязывание человеку такого мировоззрения противоестественным образом лишает его связи с миром и самим собой и способно сделать его и впрямь несчастным, лишенным способности быть близким с по-настоящему близкими ему по духу и по чувствам людьми.

Кроме того, объективное и беспристрастное отношение к человеку плохо совместимо с любовью, и требовать их сочетания - все равно что строить модель вечного двигателя.

Идеализация может быть вредной только в случае, если объект привязанности ни в чем не совпадает с иллюзорным образом, а потому иллюзия ставит человека в зависимое или униженное положение, если он становится жертвой манипуляции и неизбежное в будущем освобождение от иллюзий угрожает человеку крахом всего образа мира и личностным крушением. Если же такого грубого искажения нет, то идеализация способствует тому, что Стендаль называл "кристаллизацией" чувства. Такая кристаллизация не только необходима для полноты чувств любящего, для естественного включения объекта любви в Образ Я, но и совсем нередко возвышает и облагораживает сам объект любви, который как бы инстинктивно стремится дотянуться до своего идеализированного образа. Во всяком случае, идеализация - совсем не то, от чего следует избавляться при всех обстоятельствах и любой ценой. Если она не мешает, а помогает жизни, освобождение от "иллюзий" может обернуться бессмысленной, ничем не оправданной трагедией. В нашем конкретном случае идеализация жены, если даже допустить что это и впрямь идеализация, помогала клиенту жить. Формально обвинение подруги с одинаковым основанием можно было принять или отвергнуть как не поддающееся проверке. Будучи принятым, оно разрушало образ мира и Образ Я. Если же подходить неформально и учитывать решительное несовпадение обвинения с образом жены и очень понятные мотивы возможной клеветы (ожесточение подруги собственным несчастьем, зависть к чужой любви и гармонии, выдержавшей проверку даже смертью), то было гораздо больше оснований обвинение отвергнуть. Поэтому презумпция виновности жены, вытекавшая из позиции моего коллеги, отражала не психологическую реальность, а только его собственную философию, была проекцией его взгляда на человека и мир. Но читатель вправе спросить, почему же клиент сам, без помощи психологов, не отверг это обвинение как клевету? Что стало причиной его колебаний, при таком безупречном образе жены? Разве этот образ не должен был обеспечить безоговорочное недоверие к сказанному? Может быть подспудно он допускал возможность измены? Нет, вся дальнейшая работа с клиентом показала, что, хотя он периодически предпринимал интеллектуальные усилия объявить жену виновной и пересмотреть отношение к ней, естественные его чувства бунтовали против этой попытки. Но что же тогда мешало ему забыть об обвинение как о заведомо ложном?

Ответ на этот вопрос тоже связан с пониманием роли эмоциональных отношений в формировании Образа Я. Подруга всегда была очень близким их семье человеком, она всегда представлялась клиенту как личность безусловно светлая. Он давно и безоговорочно впустил ее в свою душу, точно так же, как и образ покойной жены. В его представлении о мире образ этой подруги занимал важное солнечное место, отношения с ним и его женой в течение ряда лет составляли важную часть его отношения с миром и его Образа Я. Происшедших с ней изменений он не видел, не видел и каких-то ее качеств, которые могли бы объяснить эти изменения. Поэтому он не мог понять и принять мотивов ее возможной клеветы, и вообще допущение беспричинной клеветы разрушало его целостное представление о мире. Отношение клиента к подруге было безусловно идеализированным, и оно было причиной внутреннего конфликта. Мой коллега, намереваясь помочь клиенту избавиться от предполагаемой идеализации жены и сделать его взгляд на мир более адекватным и трезвым, в действительности помогал ему сохранить эту заведомо неадекватную позицию по отношении к подруге, причем с ущербом для его личности. При развенчании образа жены сохранялась бы его слепота относительно мотивов поведения подруги, и картина мира была бы действительно искажена.

Практика подтвердила правоту моего подхода к проблеме. Не сразу, но после установления доверительных и эмпатических отношений психолога с клиентом удалось добиться осознания им мотивов, которые двигали несчастной, в сущности, подругой его жены. Он вдруг представил себе как его семейное счастье, его любовь, пережившая смерть жены, обесценивали всю не сложившуюся жизнь этой женщины. И он одновременно освободился и от мучительных сомнений, и от враждебности к этой подруге, и вернулся к своему светлому ощущению жизни.