Образования бессознательного (1957-58)

То, что объект, в особенности объект сексуальной потребности, носит, по сути своей, характер воображаемый, признано уже давно. Тот факт, что субъект, как правило, чувствует интерес лишь к женской особи собственной породы действительно напоминает расставленную природой ловушку, но это еще не продвигает нас ни на шаг в понимании другого, не менее важного между тем факта — того факта, что какая-нибудь дамская туфелька может вдруг оказаться предметом, который и провоцирует в мужчине взрыв той энергии, которая считается предназначенной для продолжения рода. Вся проблема именно в этом.

И разрешится она не раньше, чем мы обратим внимание, что иллюзорный объект — как бы обманчив он ни был, какой бы хитро устроенной природной ловушкой он вам ни представлялся, — никогда не выполняет своей функции в жизни человеческого существа в качестве образа. А выполняет он их в качестве означающего элемента, включенного в означающую цепочку.

Занятие наше, которое подходит теперь к концу, оказалось, похоже, чрезмерно абстрактным. Я прошу у вас за это извинения, но должен сказать при этом, что если бы мы не расставили наши термины на свои места, нам так никогда и не удалось бы понять, что находится здесь, а что там, что я говорю, а что я не говорю, что говорю я, чтобы возразить другим, а что говорят эти другие сами, говорят в простоте душевной, сами своих противоречий не замечая. Без знания функции, которую объект этот — будь он фетиш или же нет — выполняет, как и без знания самого инструментария перверсии, нам будет в дальнейшем не обойтись.

Не знаю, о чем нужно думать, чтобы довольствоваться, например, такими терминами, как мазохизм и

садизм, и связанными с ними замечательными соображениями об этапах, инстинктах, о наличии некоей движущей нами потребности в агрессии — и все это ради простого генитального соития! Но почему тогда, скажите пожалуйста, в садизме этом и этом мазохизме тот факт, скажем, что вас побили (есть, конечно, у садизма и мазохизма и другие проявления), причем побили именно тростью или чем-нибудь ей аналогичным, — почему именно этот факт приобретает решающее значение? Стоит ли преуменьшать значение в человеческой сексуальности того элемента, который называют обычно — символически, обобщенно, уклончиво — хлыстом?

Здесь есть, по крайней мере, о чем задуматься.

Олдос Хаксли рисует мир будущего, где инстинкт продолжения рода будет отрегулирован так замечательно, что зародышей, предварительно отобрав тех из них, что способны будут обеспечивать размножение наилучшим образом, станут просто растить в бутылках. Все в этом мире идет хорошо и население полностью удовлетворено. Хаксли, в силу личных своих пристрастий, объявляет этот мир скучным. Мы оставляем на сей счет свое мнение при себе, но интересно то, что предаваясь на счет будущего фантазиям, которым мы, со своей стороны, никакого значения не придаем, он возрождает мир, и ему, и нам уже прекрасно известный — известный посредством персонажа весьма своеобразного: девушки, демонстрирующей свою потребность быть выпоротой. Ему, без сомнения, представляется, что есть в этом что-то такое, что тесно связано с самим способом существования человека в мире.

Я просто вам на это указываю. То, что доступно романисту, который, естественно, в жизни пола мало-мальски разбирается, должно, по меньшей мере, привлечь и наше внимание, внимание аналитиков.

В истории аналитической концепции извращения существовал поворотный пункт. Чтобы разделаться с представлением, будто извращение является просто-напросто заявляющим о себе внезапно влечением, то есть явлением, противоположным неврозу, аналитики дожидались взмаха дирижерской палочки, то есть того момента, когда появилась работа Фрейда EinKindwirdgeschlagen - текст совершенства столь безупречного, что все написанное на эту тему впоследствии оказывалось лишь разменной монетой. Именно анализ фантазма, хлыста, Фрейдом в этой работе проделанный, вскрывает подлинную аналитическую диалектику извращения. Это последнее уже не выступает здесь как непосредственное проявление влечения, а оказывается включенной в диалектический контекст не менее тонкий, сложный, богатый компромиссами и двусмысленный, нежели контекст невроза.