Обреченность

Ночь прошла спокойно, без стрельбы и тревоги. Утро выдалось тихим, воздух был влажен и прохладен. Расстилался волнами молочный туман. Поскрипывали суставами старые березы. По унавоженной улице казаки вели к озеру лошадей. К крыльцу подошла старуха. Нерешительно потопталась на месте, отошла.

Часовой, скрытый кустами, лениво окликнул:

– Чего тебе, старая?

Старуха испуганно завертела головой в платке, пытаясь понять, откуда доносится голос.

– Атамана вашего самого главного, который с усами.

– Не могу, мать. Он занят.

На деревянное крыльцо из плохо оструганных щелястых досок, брякнув щеколдой, вышел ординарец Кононова.

– Чего тут у вас?

– Да вот старая к батьке просится.

– Ты по какому вопросу, мать?.. А-ааа! Казенному? – ординарец усмехнулся. – Ну тогда проходи.

Войдя в избу, старуха стала креститься на передний угол.

– Здравствуйте, крещены которы. Здорово живете.

Кононов пригладил усы.

– Слава Богу, мать. Что случилось? Обидел кто?

– Обидели! Обидели, касатик. Еще в 30-м годе арестовали и расстреляли мужа. А дом конфисковали. Одна с детьми малыми осталась на улице. Сейчас сыновья в армии, где-то воюют. А я так и живу в соседской баньке.

Кононов выслушал, кивнул ординарцу:

– Собери через час людей. Говорить буду.

Регулярно Кононов проводил собрания, выслушивал жалобы и просьбы местного населения. В эти дни народ валил к школе. На школьное крыльцо вышел Иван Никитич. Он стоял, не сходя к толпе, поглаживая рукой прокуренные усы. Лицо у него было веселое, глаза блестели, усы торчали как пики. Весь ладный, подтянутый, как знак новой прочной власти.

Крыльцо окружила толпа крестьян и деревенских баб.

Ординарец махнул рукой старухе. Та поднялась на крыльцо, стала что-то говорить.

– Громче говори! – крикнул чей-то молодой голос.

Кононов поднял вверх руку.

– Тихо, граждане крестьяне!

Селяне затаили дыхание.

– Вы все знаете вопрос данной гражданки. Советская власть расстреляла ее мужа, отобрала все имущество и дом, оставив босой и сирой с малыми детьми на руках. Перво-наперво скажу так. Конфискация имущества и смертная казнь без приговора суда является незаконной. Потому требование вдовы о возврате ей дома признаю обоснованным.

Собравшийся народ встретил это решение одобрительным гулом.

В это время к Кононову протиснулся крестьянин, которому продали этот дом. Он размахивал документами о том, что заплатил за дом сто рублей, и настаивал на том, что он приобрел его на законных основаниях.

Крестьяне и казаки выжидающе смотрели на Кононова. Он сунул руку в карман, вынул банкноту в сто рейхсмарок и отдал ее крестьянину со словами:

– Это тебе компенсация! Не огорчайся.

Толпа загудела. Женщины одобрительно зашушукались. По мнению крестьян, было принято справедливое решение.

* * *

Казачьему дивизиону вновь было приказано направить два эскадрона на прочесывание лесов с целью ликвидации партизанских баз и отрядов. После разгрома кавалерийского корпуса партизаны немного успокоились.

Кононов понимал, что его планы относительно войны на передовой терпят крах. Его казаки, которых он тщательно отбирал все эти месяцы в концлагерях и пунктах сбора военнопленных, и впредь должны будут выполнять самую грязную работу, какая может быть на войне.

Вот сегодня предстояла самая обычная карательная операция. Нужно будет стрелять не в вооруженного врага, а в крестьянина, деревенского мужика, или его жену, ребенка. Но как отличить простого крестьянина от партизана? Неоднократно у него на глазах из крестьянской избы вытаскивали простого деревенского мужика, а на нем гроздьями висели жена и малолетние дети. Местные указывали, что это враг. А кто он был на самом деле, ни Кононов, ни его подчиненные не знали.

Кононов знал, что такие операции разлагают дисциплину. Люди перестают ему верить. Он, кадровый командир, сам принимавший участие в подавлении выступлений курских крестьян, знал, какими возвращаются бойцы из подобных операций. И еще казалось Кононову, что его используют в качестве дубины. Ведь выходило так, что любой человек, затаивший зло на своего соседа, всегда мог поквитаться с ним чужими руками. И он чувствовал себя бездушным орудием для убийства, не раздумывающим над тем, кого убить.

В январе 1943 года в казачий дивизион заехал генерал-лейтенант Власов. Его поездку организовал помощник командующего группы армий «Центр» полковник фон Тресков.

Кононов и Власов в прошлом оба были советскими офицерами и им было легко найти друг с другом общий язык. Они сидели в просторной избе, которую занимал Кононов со своим штабом.

Ординарец Кононова полез в погреб. Поднял наверх сало, квашеную капусту, миску соленых огурчиков, и началась обыкновенная пьянка, свойственная всем русским людям, как генералам, так и пролетариям.

Время от времени из-за неплотно задернутой занавески, перегораживающей избу, выглядывал ординарец, спрашивал глазами, не нужно ли чего. Кононов жестом прогонял его.

– Какой же дурак?! Нет, не дурак, какой идиот придумал воевать не с большевиками, а с целым народом? – наклоняясь к подполковнику, вопрошал изрядно подвыпивший Власов.