Обреченные

Внезапно я забеспокоилась: а вдруг Папчик жив, лежит себе на койке под обвисшим пакетом с бэушной кровью, смеется, жует тянучки и рассказывает медсестрам, как его избалованная внучка, плюшка-толстушка, пыталась оттяпать его штуковину, хотя он всего лишь хотел ее разыграть. Тут проходивший мимо полицейский сказал доктору: «Преступление на почве ненависти», и я поняла, что меня не подозревают.

Неподалеку другой полицейский говорил, что дедовы бумажник, часы и обручальное кольцо пропали. Я вышла из себя: кто-то ограбил старика, умирающего на полу в туалете. Убила его именно я, спора нет. Но ведь я его лапушка-горошинка, а это совсем другое дело. Судя по разговорам, полиция все поняла неправильно. Я злилась, что не могу опровергнуть их ошибочные гипотезы; с другой стороны, не было веских причин, по которым бабушка должна стать вдовой да еще знать при этом, что она – вдова извращенца.

Никто и словом не обмолвился о пропитанных кровью рублях и евро, которые я обронила, о моих разбитых очках или об осколке стекла от чайной банки. Полицейский сказал:

– Сумасшедший маньяк-убийца.

Доктор сказал:

– Ритуальное расчленение.

«Совершенное инопланетянами», – понадеялась я.

Полицейский обмолвился:

– Сатанинский культ.

Мне все казалось, они говорят гадости про Папчика Бена, однако теперь я поняла, что про меня. В лучшем случае они имели в виду психа, убивающего кого попало, но ведь это была всего лишь я, которая сидела прямо тут, в тапках-кроликах и меховом пальто. Одно то, что дедушка – мертвое обескровленное тело без кошелька, делало его невинной жертвой. Это было как-то неправильно. Да, обидно, когда тебя называют садистом-ублюдком, однако если бы я попыталась защищаться, то закончила бы на электрическом стуле, а это ничем не помогло бы моей бабушке. Или моим непослушным, растрепанным волосам.

21 декабря, 9:29 по центральному времени

Новая книга и новое увлечение

Отправила Мэдисон Спенсер ([e-mail])

Милый твиттерянин!

На похоронах я заметила, что бабушкин кашель стал более навязчивым. Так бывает у младенцев: желая привлечь внимание, одни начинают плакать, другие – кашлять. Есть дети, которые пьют водку и глотают запрещенные препараты. Или заводят романы с сомнительными типами. Или переедают. Получить внимание даже такой ценой лучше, чем быть никому не нужным сиротой в приюте или загреметь в забытую Богом психлечебницу к беспризорникам. Всю траурную церемонию бабушка кашляла, перхала, стоя у могилы, – так она просила о сочувствии. Я никогда не подумала бы, что она доведет свою потребность в поддержке до раковой опухоли.

Как я ни умоляла, родители не приехали на похороны. Они наняли телевизионную бригаду со спутниковым оборудованием, которая устроила им прямую трансляцию в дом на Тенерифе. А вот папарацци слетелись. «Нью-Йорк пост» вышел с заголовком: «Отца кинозвезды до смерти замучили в туалете».

Вместо цветов или открыток с соболезнованиями мама прислала бабушке подарочные корзины, ломившиеся от ксанакса.

Каждый раз, когда звонил телефон, я думала, это полиция вызывает меня на смертельную инъекцию. На похороны я надела черные очки «Фостер Грантс», поверх них черную вуаль «Гуччи»; кроме того, винтажную норку «Блекглама» и черные перчатки (вдруг какой-нибудь ловкий сыщик попытается снять мои отпечатки с алтарной преграды). В ответ на вопрос СПИДЭмили-Канадки, малышки Эмили: это была сельская церквушка, обшитая досками, – в такой вполне уместен был и покойник, и бумажные тарелочки с арахисовым печеньем. Прихожане, видимо, искренне скорбели о трагическом уходе Папчика и сочувствие выразили по-своему, по-аборигенски: подарив мне книгу. Ее в отличие от «Бигля» или «Зова предков» только что издали: название было новое, переплет – приятный, почти как натуральная кожа. Видимо, она считалась главным пляжным чтивом того лета (почти у каждого при себе имелся экземпляр), мега-бестселлером, нынешним «Кодом да Винчи» или «Прахом Анджелы». Я бегло пролистала книгу: похоже, постмодернизм, повествование от разных лиц (очень по-куросавовски), крепкий сюжет, героический эпос, античная древность, волшебство, драконы, секс и насилие. Я приняла книгу – подношение селян в знак сочувствия – так же любезно, как мама приняла бы статуэтку «Оскара».

На корешке было оттиснуто золотыми буквами: «Библия».