Обреченный мост

Теперь следовало разобраться: действительно ли это дезертиры Красной армии или её разведчики? Но это уже не его, капитан-лейтенанта Эдуарда Адамчика, прерогатива. Это уж пускай тайная полевая полиция разбирается или отдел 1С, армейская контрразведка, кому там и в каком порядке положено.

Капитан-лейтенант покачался на ветхом, но удивительно терпеливом венском стуле, найденном тут же, наверху, в рыбачьем домишке, накрывавшем блиндаж НП — единственном его украшении, и встал, чтобы сверить фотографии красноармейских книжек с оригиналами.

Схожести, конечно, было немного. Ещё бы, на крошечных фото — браво ошарашенные физиономии потомственного пушечного мяса первой призывной свежести. А тут, сейчас, в натуре — это же мясо уже и протухло, и посинело от многочисленных прожарок и заморозки. Всё-таки четвёртый год адской военной кухни скоро грянет.

Но сходство всё-таки есть. Вот этот вот, если б не молдавское имечко «рядовой Дину Брэтиану», то вряд ли бы когда решился к немцам сбежать — вылитый еврей, тут уж никакой фотографией не растиражируешь. А вот этот… «аристократ» — как назвал про себя капитан-лейтенант, — сержант «Валентин Одоевский»…

Керчь, ул. Сталина. Полевая комендатура «FK 676 Kertsch»

Ещё дольше и с ещё большим недоверием всматривался в карточки красноармейских книжек и в лица перебежчиков полицай-комиссар Керчи оберстлейтнант Эрих Мёльде. Хоть синюшные поначалу лица «утопленников» теперь оттаяли от жарко натопленной голландки и на фотографии походили ещё больше, но у полицай-комиссара были свои основания к недоверию.

Впрочем, насколько можно считать основанием невнятное, с одной стороны, но и неотвязное — с другой, чувство: «Где-то я эти рожи уже видел…»

Хмуро поглядывал оберстлейтнант по-пиратски одиноким глазом на перебежчиков. Другой его глаз был залеплен чёрным кружком повязки — с недавних пор вошедшее в моду украшение в III Рейхе. Слишком уж много окривело носителей чёрных мундиров и чёрных плащей, а с ними такой пиратский аксессуар весьма гармонировал, как раз под чёрный лакированный козырёк. Из-под козырька вихрилась белобрысая чёлка и чёрный глухой «монокль», в котором отражалась парочка военнопленных в покоробленных рыжих шинелях. И сколь ни были верноподданные их морды…

«Нет, в каких-то компрометирующих обстоятельствах видел я этих… Брэтиану и Одоевского», — бросил потёртые краснокожие книжицы на бюрократический стол Эрих. И поэтому не стал торопиться отправлять военнопленных на проверку в отдел 1С 17-й армии.

Впрочем, имел право не отправлять.

Если пленные не были носителями особо ценной информации, а также не вызывали особенных подозрений — можно всё делать самим. Проверка, вернее, установка личных данных, входила и в функции «Geheime Feldpolizei», каковой комендатурой и командовал оберстлейтнант Мёльде.

— В подвал, пока что, — бросил Эрих через погон часовому.

«Может, припомнится как-то само собой или по поводу…» Всё равно никаких особенно ценных сведений, таких из-за которых непременно следовало бы волочь их в контрразведку 17-й армии, перебежчики не сообщили. Номера своих частей? — так в контрразведке Альмендигера их и без того знали до ротно-полковых подробностей, а то что русских войск на Таманском берегу, как выразился рядовой Дину Брэтиану: «До хрена!» — это знает даже его секретарша, хоть и пошла на войну только, чтоб выйти замуж… и нельзя сказать, чтоб неудачно: уже трижды овдовела.

Камеры вполне достаточно для того, чтобы «пока что» подержать перебежчиков. До выяснения их дальнейшей судьбы, или прояснения памяти полицай-комиссара.

Странное дело, в подвалах «Feldkommandantur 676 Kertsch» до сих пор царил дух Дома пионеров. По недосмотру новых хозяев или местного истопника из числа «Хиви», по углам камер до сих пор пылилась дровяными завалами пожелтелая наглядная агитация красногалстучного детства. Сосланная от старости или идеологической невыдержанности на свалку истории, она всё равно до сих пор должна была укреплять заключённых в духе благодарности к товарищу Сталину за вот такие фанерные аэропланы и знания ядовитых грибов. А может, даже способствовать нахождению товарищей по подполью, согласно «плану пионерской цепочки».

— Послушайте, Саша, а вы обещали «твёрдо стоять за дело Ленина тире…»? — спросил «рядовой Брэтиану» «сержанта Одоевского», рассматривая схему того, как должна была некая звеньевая Тоня Иванова собирать своих пионеров по тревоге.

Разговаривать они, вдвоём в камере, могли вполне свободно.

С тех пор как мирное население Керчи было выселено, разогнано, а в немалой степени и уничтожено, камеры центральной комендатуры заселялись не так часто — некого уже было «тащить и не пущать». Гораздо населённее была даже немецкая гауптвахта, «предбанник» которой гудел чуть далее по сумрачному коридору гортанными голосами.