Обретение крыльев

Когда Фиби и Тетка принесли завтрак, матушка по-прежнему сидела, согнувшись над одеялом, и изучала каждый стежок. Она прикоснулась к фигурке на последнем квадрате, как я знала, изображавшей Денмарка. Меня мучила мысль о том, что придется рассказать ей о его участи.

За ночь в комнате похолодало. Я принесла из прачечной горячей воды, которая всегда была у Фиби наготове. Скай в углу отмывала свое коренастое тело, пока я расстегивала пуговицы на мамином платье.

– Придется его сжечь, – сказала я.

Матушка от души рассмеялась.

Мешочек, который я в свое время сшила для нее, свисал с шеи на новой бечевке из воловьей кожи. Матушка сняла его через голову и вручила мне:

– Не много в нем теперь осталось.

Из мешочка пахнуло плесенью. Я запустила в него пальцы и нащупала порошок, в который превратились старые листья.

Матушка сидела на низкой скамейке, а я вытаскивала ее руки из рукавов платья. Верхняя его часть спустилась до талии, обнажив борозды между ребрами и сморщенные отвислые груди. Я намочила в тазу тряпку и подошла к ней сзади, чтобы вымыть спину, а мама вся сжалась. Спина сверху до талии была изборождена шрамами от кнута, извивающимися наподобие древесных корней. На правом плече стояло клеймо в виде буквы «У». Я не сразу смогла прикоснуться к этим меткам страданий.

Поставив ее ноги в тазик, я спросила:

– А где же твои зубы?

– Выпали в один прекрасный день, – ответила она.

Скай пробурчала что-то невнятное, а потом уточнила:

– Лучше сказать – их выбили.

– Помолчала бы ты, чересчур много небылиц выдумываешь, – отрезала матушка.

Дело в том, что Скай по части историй опередила матушку. К концу недели сестра поведала мне, как мама при каждом удобном случае занималась на плантации вредительством. Чем больше ее наказывали кнутом, тем больше дырок она прорезала в мешках с рисом. Матушка ломала вещи, крала вещи, прятала вещи. Бросала в лесу серпы, портила заборы, один раз подожгла флигель надсмотрщика.

Скай все же не выдержала и рассказала про мамины зубы:

– Это случилось, когда мы сбежали во второй раз. Надсмотрщик сказал, если удерет снова, ее легко будет найти по отсутствующим зубам. Взял молоток…

– Замолчи! – прокричала матушка.

Я наклонилась и заглянула ей в глаза:

– Не надо меня жалеть. Мне тоже досталось. Я знаю, каков этот мир.

Сара

Израэль пришел навестить меня. Мы сидели на диване в гостиной Моттов и говорили об оптовой торговле шерстью и дивной погоде, он постоянно поглаживал бакенбарды. Недавно он отпустил короткую квакерскую бородку, густую, бархатистую, с проседью, и теперь казался мне более красивым и глубокомысленным, новым воплощением себя самого.

После неудавшейся попытки вернуться в Чарльстон я уехала в Филадельфию и сняла комнату в доме Лукреции Мотт, намереваясь устроить свою жизнь. Думаю, мне это удалось. Дважды в неделю я ездила в Грин-Хилл на занятия с Бекки, несмотря на заявление моего давнишнего недруга Кэтрин, что в будущем году моя маленькая протеже пойдет в школу и с начала лета наши занятия прекратятся. В таком случае мне придется искать другую квакерскую семью, нуждающуюся в гувернантке, но пока я об этом не думала. Теперь Кэтрин относилась ко мне мягче, хотя по-прежнему вся подбиралась, заметив, что Израэль улыбается мне на собраниях. Этого он не забывал делать, как не забывал и навещать меня дважды в месяц в гостиной Моттов.

И вот я смотрела на него в недоумении: почему мы так долго тащимся по бесконечной равнине дружеских отношений? На эту тему гуляли всевозможные сплетни. Что якобы два старших сына Израэля против его повторного брака, но не вообще, а именно со мной. Что он обещал умирающей Ребекке любить только ее. Что некоторые старейшины отсоветовали ему жениться, поскольку он не готов к моему, с точки зрения квакеров, сомнительному происхождению. Ведь я не была наследственной квакершей. В Чарльстоне высшей кастой считались люди, рожденные в семье плантаторов, здесь – в семье квакеров. Некоторые вещи одинаковы повсюду.

– Вы самая терпеливая из женщин, – сказал мне однажды Израэль.

Сомнительный комплимент.

Сегодня, если не считать новизну бороды, визит Израэля походил на все остальные. Я вертела в руках салфетку, пока он говорил о фермах с мериносовыми овцами и красителях для шерсти. Потом он умолк, слышался только звон чайных чашек да сверху доносились детские голоса вперемешку с шумом беготни по скрипучим половицам. И вдруг Израэль без предисловия объявил:

– Мой сын Израэль собирается жениться.

Меня смутил его тихий извиняющийся тон.

– Израэль?.. Маленький Израэль?

– Он уже не маленький. Ему двадцать два.

Он вздохнул, словно упустил что-то важное, и мне в голову пришла абсурдная мысль: а нет ли у квакеров закона, по которому отцу запрещается жениться после сына? Еще я подумала, что борода – это скорее не новое воплощение, а уступка.