Обряд

Если бы он знал, сколько злобы и тоски в ее сердце. Достаточно, чтобы весь этот чертов поселок в ней захлебнулся. Если бы он знал, как ей нужно, чтобы он подошел сейчас к ней и взял за руку. Но он просто курит, выпуская в воздух тающие, как нимбы ненавистных ей святых, кольца дыма.

Обряд был ее идеей. Неделю назад, когда они сидели с бутылкой какой-то гадости на пятерых на этом самом камне, Петька сказал, что мать запретила ему тусоваться со Стюхой. Она засмеялась, чтобы все поняли, что ей плевать, что мать Петьки она не уважает и презирает ее попытки контролировать, с кем общается сын. А потом замолчала. Уже тогда она знала: если молчать, люди расскажут тебе все, даже больше, чем сами хотят, и Петька тут же признался, что это его мать пустила по поселку слух о том, что Матвей и Стюха — сатанисты.

Это было выдумкой. Конечно, про Матвея она не могла сказать с уверенностью: он говорил о себе очень мало, особенно о том, во что верит и кому поклоняется. Но сама она сатанисткой точно не была. Да, она ходила в черной одежде, слушала музыку, похожую на крик, красила волосы в черный цвет. Но она не верила в дьявола, по крайней мере в такое лубочное, глупое его воплощение, которое рисовали в виде мужика с копытами. Впрочем, темноту внутри себя она ощущала. Даже не темноту — скорее, пустоту, которая шевелилась внутри всякий раз, когда она видела что-то страшное — например, раздавленное грузовиком животное или синяки на лице у матери после того, как та возвращалась из очередного своего побега. Поэтому ее и тянуло ко всему черному. Поэтому она и влюбилась в Матвея.

Он приехал в поселок в мае на черной машине, марку которой Стюха не знала, да и плевать ей было. Поговаривали, что он продавал всякую дрянь мужикам с завода, но на это ей тоже было плевать. Ей было не плевать на то, как смотрели прохожие, когда они ехали вместе на его машине по улице Ленина. Ей нравилось вдыхать, глубоко, до спазма, дым его крепких дорогих сигарет и выпускать тонкий серый лучик своего дыхания в черное ночное небо, нравилось, что люди узнаю`т ее, когда она сидит у него в машине, крутя колесико приемника в поисках классной песни. Ей нравилось, как он хотел ее и как боялся, потому что ей было четырнадцать и она была девственницей. Ей нравилось доводить его до полного одурения, перекидывая волосы с плеча на плечо, потирая его штанину возле лодыжки своей грязной босой подошвой. Ей нравилась ее власть над ним, но в то же время она отдавала себе отчет в том, что для него это все шутка, что она просто не стоит риска, не стоит того, чтобы сесть в тюрьму или получить в морду от ее злого деда ради кусочка ее тела. Она хотела сделать что-то такое, чтобы он сразу и навсегда понял: она стоит риска, ведь они — два сапога пара, она такая же, как и он, плохая, грязная, конченая…

— Раз все и так уже считают нас сатанистами, давайте правда дьяволу помолимся, что ли, — со смехом произносит Стюха, забирая из рук Матвея бутылку. При этом она нарочно проводит кончиком своих вечно холодных пальцев по его теплому запястью и видит, как по его телу прокатывается волна.

— Ты рехнулась? — поднимает брови Наташка.

Стюха щурится, прижимаясь спиной к Матвею, ощущая, как напрягается его тело от ее близости. В компании все думают, что они давно спят друг с другом, никто не знает, что, когда они спят, — они просто спят. Целуются до тех пор, пока губы у них не лопаются и во рту не появляется вкус железа, а потом она отрубается в его руках.

— Да по приколу, Нат, конечно, по приколу, что ты напряглась-то, — со смехом отвечает Стюха.

Она забирает сигарету из рук Матвея и делает затяжку. Именно так, по приколу, они расписали матерными словами здание школы. По приколу они воруют из универсама. По приколу они перебили все окна в здании вокзала и разрисовали стены внутри. Она знает, что дед не даст ее в обиду, он бывший участковый, а теперь охранник на проходной на заводе, его уважают в поселке. Да и ребята, чего их-то жалеть, они ничего такого на самом деле и не делают. Да и вообще, никто не возражает. Кроме, конечно, Петькиной матери и других взрослых, которые, как выяснилось, за глаза прозвали ее антихристом, чем она, впрочем, даже гордится.

— Ну а ты что думаешь, Матвей? — ни с того ни с сего спрашивает Влад, который вроде как в тусовке, а вроде как и нет, просто таскается за ними потому, что влюблен в Наташу.

Стюха прижимается к Матвею крепче, чувствует, какое горячее у него тело и как твердеет оно от ее прикосновения. Она хочет сказать ему: ты увидишь, какая я, я не девочка маленькая, я антихрист. Но она молчит, а он пожимает плечами.

И вот так, после почти целой бутылки пойла, которую Стюха лично стащила у деда, они становятся сатанистами.

* * *