Обряд на крови

— А ты видел, что я охотился? — еще больше нагнетая обстановку, огрызнулся Андрей. — Или у меня — оружие охотничье? Ты что, армейской формы никогда в глаза не видел?

— Сейчас в таком обмундировании — каждый третий. А никаких воинских знаков отличия я у вас вообще не наблюдаю. И что касается оружия…

— Так. Все, — грубо перебив мужика, отрезал Мостовой. — Заканчиваем всю эту канитель, болтовню пустопорожнюю и тихо расходимся. Тихо, я сказал. По-мирному.

— А вот тут ты промахнулся, паря! — вспыхнув, снова подключился к разговору молодой. — Да мне по барабану — военный ты или полувоенный! Раз я тебя в тайге с оружием застал — гони документы. А если нет в наличии — погребешь со мной, куда скажу, как миленький. А там еще разберемся, что ты за вояка. Может, за тобой не один жмурик числится. Может, ты завалил кого-нибудь из сослуживцев и из части в бега подался.

— Как вижу, по-хорошему у нас не выйдет, — недовольно поморщился Мостовой и, резко вскинув, прижал к плечу автомат: — Тогда так, мужики, оружие и рюкзаки — на снег и пять шагов назад. — И побыстрее! Некогда мне тут с вами долго канителиться. Ну, чего застыли, блин? Быстро, я сказал! Оружие — на снег! И ни одного резкого телодвижения!

— Н-ну, ну, ты за это поплатишься! Т-точно тебе говор-рю, — процедил сквозь зубы неугомонный ершистый оппонент, дернулся, но, заметно побледнев под моментально наведенным на него стволом автомата, все-таки осадил на пятки. — Ты… Ты… Вот говнюк! Считай, что ты себе, парень, уже статью однозначно накрутил. И не одну! Да я не я буду!

— Дальше отступили. Еще дальше. Вот так. Стоим на месте, — скомандовал Андрей, убедившись, что егеря выполнили все его требования. Зажав автомат под мышкой, поднял лежащие на земле карабины и, сместившись немного в сторону, поочередно их разрядив, забросил обоймы подальше в снег, чтобы невозможно было их по-быстрому отыскать, проверил содержимое рюкзаков и после короткой паузы отдал новую команду: — Теперь снимаем бушлаты, кладем на землю и отступаем еще на пяток шажков назад. — Подождал, пока они отойдут на безопасное расстояние. Один за другим вывернул все карманы. В боковом, у Назарова, как и предполагал, нашел включенный диктофон. Пришлось вытащить из него кассету, а из найденных позже портативных коротковолновок и сотиков аккумуляторные батареи. — Вот это — батарейки и кассету — я у вас, мужики, естественно, конфискую. И без обид. Иначе у нас с вами никак не пролазит. Такие уж, к сожалению, сложились обстоятельства. А теперь, парни, расстаемся. Как и сказал — по-тихому. Каждый — в свою степь чешет. И не вздумайте только по дури за мною следом увязаться. Очень я вам это не советую. Очень. Отстреляю, мужики, запросто, на ять, и секунды не раздумывая… Ну все, ребята. Я пошел. Счастливо оставаться.

Возвращался на бивуак по своим следам. Так было дольше, но надежнее — стопроцентная гарантия, что нигде не плутанешь, не залезешь в непролазный бурелом по глупости, надеясь покороче срезать путь.

Первое время часто останавливался и, обернувшись, напрягал слух в опаске обнаружить погоню. Потом, окончательно убедившись, что сзади однозначно нет хвоста, успокоился и прибавил шагу: «А мужики, как видно, вовсе не тупые. Прониклись пониманием. Вняли моим увещеваниям. И это правильно. Совсем бы не хотелось мне с ними по-взрослому хлестаться… Как жаль, что не могу я им довериться. Никак не могу. Сейчас никому верить не имею права. А нам бы с дедом их помощь отнюдь не помешала. Лишней бы точно не была… Жаль. Чертовски жаль! Эх, если бы…»

Айкин

Вода журчит под оморочкой, Ханина — ранина.Солнце жарко пригревает,Ханина — ранина, —

тихонько припевает Айкин Пильдунча. Идет по тайге не спеша, смотрит кругом веселыми глазами. Денек хороший. Ласковый. Свежий белый снежок скрипит и скрипит, шуршит и шуршит, отгоняя все дурные мысли.

Идет себе и идет помаленьку. Щуплый, широкоскулый, кривоногий. С темно-лиловым «фонарем» под левым глазом. В перепачканной золой подранной темно-синей фуфайке и растоптанных старых торбасах из ровдуги[26]. На голове — дрянная шапчонка из весенней ондатры, истертая по краям до самой мездры. За плечом — худой солдатский вещмешок, почти пустой. Ничего там нет, кроме завернутой в мешковину трезубой острожки, короткой обструганной дощечки, мотка прочной нейлоновой бечевки с сетяной подборы и маленького топорика с кривой щербатой ручкой.

Ханина — ранина, —

напевает Айкин, и оживает у него перед глазами светлая знакомая картинка.

Вот он плывет на своей любимой оморочке[27]. Легонькой, верткой, разгонистой. Возвращается домой с хорошим уловом, изредка помахивая длинным тонким веслом.