Оброк

Штольц и Романыч, потрясенный знакомством с новой, совершенно неведомой ему действительностью, сидели в избе и при свете лучины, точно два заговорщика, обсуждали план предстоящих действий.

– Никак в толк не возьму, – сказал мужик. – То, что в народце нашем пестром, из варнаков, чалдонов и кержаков составленном, есть и те, кто на любую низость способен, чтобы только над ближним своим выше стать, я знаю. А вот как этот бесовской антропофаг, если ему будущее наперед доподлинно и в точности известно, дозволяет пособникам его к своей выгоде перекраивать?

Голова Андрея Иванович была поглощена расчетами иного свойства, но мысль увлекла его.

– В таком случае появляется новый, перекроенный вариант будущего, – сказал он. – А затем, с каждым новым обращением к Хротову, еще и еще. И варианты эти могут множиться бесконечно. И что, если антропофаг для каждого наилучшую возможность вычисляет и в подходящий вариант переносит?

Андрей Иванович подумал о том, как хорошо было бы, чтобы эти варианты перебирала какая-нибудь вероятностная машина. И, покончив с математическими расчетами, одаривала каждого будущим по его устремлениям.

– А может, и проще все, – предположил Романыч, в ожидании постукивая пальцами по краю стола. – Может, он о будущем не больше нашего знает, а просителей своих подталкивает в том направлении, что им выгодно. Нарисует золотые копи, славу пообещает всемирную или любовное блаженство – зажжет огонек у человека в сердце, сил придаст. А сильный человек с пылом сердечным и душевным рвением сам мечту свою воплотит и сам себе будущее построит.

Романыч помолчал, постучал еще немного по столу и продолжил:

– А может, он не только чужие, но и свои стремления реализовать жаждет. Кто знает, что на уме у антропофага? Мировое господство установить, сородичей найти, домой вернуться… Вот и движется история наша по тем рельсам, которые он для нее определил.

Их размышления были прерваны появлением мальчишки, почти подростка, которого уже можно было бы отправить в ночное в компании старших.

– Гришкой зовут, – представил его Романыч.

– Григорием, значит, – уточнил малец, расправив белую рубашку с узором из васильков и вперив в Штольца немигающий взгляд серых глаз.

– И вправду не боишься? – спросил у него Андрей Иванович, когда они уже посвятили Гришку в подробности их незамысловатого плана.

– Не боюсь, – горделиво ответил тот. – Заговоренный я. Так что ни пуля, ни яд меня не возьмет.

– Веришь в заговоры?

– Верю, пробовал, – скупо ответил Гришка и добавил, обращаясь зачем-то к Штольцу: – Кровь могу заговорить.

Стали собираться. Романыч простился с супругой и девочкой, игравшей с куклой на полатях.

– Удочерили мы ее. Нам прокормиться нетрудно будет, – пояснил мужик. – А после и имя подберем.

Он проверил пальцем остроту плотницкого топора, удовлетворившись результатом, осторожно заткнул его за гашник и надел поверх истертую собачью доху. Штольц обрадовался и дружески хлопнул мужика по плечу, накрепко положив себе приглядеть за Романычем в предстоящей схватке.