Общество и хозяйство в Римской империи. Том II

Система реквизиций и ответственности, возложенной на городские магистраты, на членов городских курий и богатых граждан вообще, затронула также и организацию промышленности и привела к тому, что снова вернулись условия эпохи Птолемеев. Промышленность, которая во II в. обрела некоторую независимость, снова попала под государственный контроль, и формы его осуществления были такими же, как и во времена Птолемеев. В текстильной промышленности причиной возврата к старым методам была острая потребность государства в военном обмундировании. Представление об организации этой отрасли промышленности нам дает папирус, содержащий протокол заседания совета общины Оксиринха в 270–275 гг. Обсуждался вопрос о поставке льняных одежд для храма. Из дискуссии можно понять, что и их производство, и их поставка были организованы по птолемеевскому образцу. Город собирал пряжу у крестьян и поставлял ее ткачам; если сырья было недостаточно, город покупал пряжу на рынке. Ткачи были обязаны исполнять заказы города за фиксированную плату и поставлять полотна столько, сколько город предпишет. Излишки продавались, по-видимому, торговцам и частным скупщикам.[291]

Подобный возврат к системе Птолемеев обнаруживается в организации и тех отраслей промышленности и розничной торговли, которые были жизненно важны для снабжения города, например в производстве и продаже растительного масла. Здесь нам встречаются концессионеры, обладавшие монополией на розничную торговлю и выступавшие в качестве арендаторов маслобоек, находящихся при храмах. Примечательно то, что точно такая же система существовала в организации снабжения города Рима, введенной Александром Севером и Аврелианом, о чем мы уже говорили выше.[292]

Муниципальной буржуазии Египта, организацию которой первым предпринял Септимий Север, приходилось, следовательно, так же плохо, как и буржуазии других частей Римской империи. Ее представителям каждый день грозила не только потеря собственности, т. е. полное разорение, но и деградация: они должны были быть готовы к потере права принадлежности к классу honestiores и переходу в класс humiliores

. А значит, они переходили в ту категорию людей, к которой государственные чиновники были вправе применить тюремное заключение и телесные наказания, что в IV в., как мы знаем от Либания, было обычным делом. Правда, в начале III в. те, кто лишался собственности, в силу прежних императорских постановлений (самое раннее из них относится к временам Августа) были избавлены от телесных наказаний. Это подчеркивается в одном из рескриптов Севера: «Твои гражданские права вследствие этого никак не будут ущемлены и ты не будешь подлежать телесным наказаниям». Эти рескрипты были в силе еще в 250 г. по Р. X. В документе, относящемся к этому году, их цитирует некий Гермофил, лишившийся собственности. Но на практике дело обстояло по-другому. Иначе Аврелий Гермий, потеряв свои владения, не стал бы униженно просить прокуратора избавить его от телесных наказаний. «Гонимый жестокой необходимостью

, — говорит он, — я припадаю к твоим ногам… и прошу, чтобы моему телу не было нанесено увечий и чтобы не было совершено над ним надругательств, чтобы я благодаря, твоему человеколюбию смог спокойно жить у себя на родине».[293]

Совершенно очевидно, что за финансовым крахом очень часто следовало физическое наказание, и единственным средством избежать его было бегство из родных мест, что в III в. в Египте стало постоянной практикой. Читатель помнит еще вопросы к оракулу, которые были приведены выше. Примечательно также частное письмо из Оксиринха, которое мы здесь процитируем. Харм пишет своему брату Сопатру: «Префект объявил здесь амнистию, и бояться больше нечего, так что приезжай спокойно, если хочешь, ибо мы больше не можем оставаться там. Анноэ очень устала от поездки, и нам нужно ваше присутствие, чтобы не было впечатления, что мы уезжаем беспричинно, ведь ей кажется, что здесь она одна владеет домом». Загадочные фразы, которые явно не были загадкой для адресата, напоминают мне те многочисленные письма, которые я получаю из Советской России. Плоды террора везде и в любые времена одинаковы.[294]