Общество сознания Ч

- Пожалуйста.

На сей раз был угадан белый цвет скатерти. Затем - оранжевая шкурка мандарина. Пятым испытанием был фиолетовый цвет графинного стекла.

- Не люблю фиолетовый! - сказал Белокуров с закрытыми глазами.

- Ну вот, а врали, что любите все цвета радуги.

Бросив взгляд на Василия, Белокуров заметил, что тот сердится, хочет поговорить о чем-то важном, а тут - баловство.

- Вообще-то хватит мне вас дурачить, - вздохнул гость. - У меня в веках просверлены малюсенькие дырочки, сквозь них-то я и вижу. Это я еще в детстве себе просверлил, чтобы подглядывать, как девчонки на пляже переодеваются.

- А почему же тогда только цвет? Разве очертания предметов вы не можете угадать? - спросил Василий.

- С возрастом дырочки подзаросли, и с очертаниями предметов трудно. Я же вижу только крошечный участок угадываемого.

- Еще что-нибудь угадайте! - взмолилась Элла.

- Черный! - сказал Белокуров, не закрывая глаз.

- Точно! Я как раз хотела показать на свое платье. Значит, вы все-таки не подглядываете, а угадываете.

- А что это, все шли русские марши, и вдруг - «Дойчланд юбер аллес»? - удивился Белокуров, прислушиваясь.

- Да, действительно, - улыбнулся Василий. - Это марш Кексгольмского полка, в него вкраплен кусок из немецкого гимна.

- Надо же! А я и не знал о таких вещах. А вы, Василий, чем занимаетесь в Коломенском?

Василий принялся охотно рассказывать о своей работе. Белокуров слушал вполуха и вскоре почти нагло перебил историка предложением написать для «Бестии» статью.

- Обязательно! Я и сам хотел. Меня один мой знакомый все обещал познакомить с вами. Николаев.

- Пашка? Так чего ж он тянул?

- Да сами знаете, по-нашему, по-русски. Вы ведь читали Шубарта? Хорошо у него говорится о том, что русские живут так, будто у них времени больше, чем у других народов.

- Да, я помню. Я так рад знакомству с вами, Василий. Давайте на «ты»? Мы ведь ровесники, единомышленники, родственные души.

- С удовольствием.

- А на брудершафт выпить? - подначивала Элла.

- Ну, если только совсем малость, - сломался Василий. - Только не на брудершафт, а на братство.

- На братчество! - воскликнул Белокуров, наливая Василию и себе.

Бутылка подошла к середине, а еще через час окончилась, и Белокуров наконец почувствовал, что набрался сверх меры, ибо он и в нижнем буфете хлебнул немало, и здесь почти в одиночку уговорил всю «смирновочку». Часы на стене показывали одиннадцать. Надо было уходить, но Элла извлекла из какого-то тайника еще полбутылки коньяка, и само собой получилось, что Белокуров уходил от них уже в половине первого ночи. За это время он успел поговорить с Василием о Солоневиче и Ильине, об Иване Грозном и Сталине, о святом Граале и свастике, о рыцарских орденах и цветах национальных флагов, об особенностях иностранных языков и характеров разных народов, послушать отрывки из «Тангейзера», торжественную увертюру «1812 год», пару Бранденбургских концертов, «Барселону» Фредди Меркюри и Монсеррат Кабалье и даже «Рассвет» и «Светлячок» когда-то известного «Юрай Хип». Все, что происходило в последние полтора часа, расплывалось в восторгах и непрестанных шутках, отпускаемых Белокуровым, он говорил, читал стихи, пел, даже подпевал вагнеровскому Вольфраму, когда тот исполнял свой знаменитый романс. И он уже не спорил с самим собой, полностью соглашаясь с тем, что страстно влюблен в Эллу.

- Я его привела, я его и провожу до такси, - заявила она, когда Белокуров уже надевал в прихожей свой сербский плащ, купленный в прошлом году в Белграде, и напевал при этом: «Само слога србина спасава». - А ты, Васенька, пожалуйста, перенеси все на кухню, а я приду и помою посуду, разложу все. Ладно?

Пожимая руку Василию, Белокуров, глядя ему в глаза, мысленно внушал: «Не оставляй меня с нею наедине, брат!» И когда свежий апрельский воздух снова наполнил легкие, Белокуров произнес вслух:

- Наедине с женою, брат, меня не оставляй…

- А дальше? - весело спросила Элла.

- На свете мало, говорят, таких шаляй-валяй, - закончил он. - В смысле таких, как я.

- А вон и такси. Я пьяная. Теперь мы поедем знакомиться с твоей женой. Шучу. Тормози. До свиданья, Белокуров, будь осторожен. Я люблю тебя.

- И я тебя.

- Правда?

- Такое чувство, будто давно тебя знаю и люблю.

- И у меня. Может, не будем расставаться сейчас? Нет! Шучу. У тебя ведь сын. Но мы увидимся?

- Конечно. Я позвоню. До свиданья.

Они снова поцеловались в губы, теперь он почти не почувствовал поцелуя, потому что был пьян. И вот уже он ехал один на переднем сиденье и нисколько не хотел говорить с болтливым водителем. А тот все лез и лез с разговорами. Хорошо, что до Хорошева от Тимирязевки не так много езды.

- Опять пьяный! - сказал отчим, когда Белокуров ввалился в свое жилье.

- Ну сколько можно, Боря! Совсем ошалел!

- Как там Сережка?

- Весь вечер папкал, ждал тебя, а ты…

- Спит?

- Еле уложил его, бедного. Ну в честь какого праздника ты напился?

- В честь того, что влюбился. Прокофьич, не бухти, пожалуйста. Мне так плохо. Хотя на самом деле - мне так хорошо!

- Влюбился! Вот я расскажу обо всем Тамаре, когда она вернется.