Общество сознания Ч

Катя, прежде чем войти, размашисто перекрестилась. Ревякин замешкался

- идти или не идти в храм, осенять себя крестом или не осенять. Наконец с вызовом в душе решил: идти, но не осенять. И он стремительно шагнул в дверь храма. В ту же секунду его ударило в лоб, да так, что из глаз посыпались искры и отца-основателя отбросило навзничь. Он услышал грохот каких-то деревяшек, и в голове само собой высветилось имя учительницы - Марионилла Валериановна…

- Не трогай! Не лапь меня, басурманин! - прозвучал чей-то очень знакомый голос. - Говорю, не лапь, слышишь? Руку сломаешь! Помоги-и-ите!!! Правосла-авные!

Сидя на земле, Ревякин мотнул головой, в которой еще все гудело, и увидел, как Чинмин, заломив руку сегодняшнему обличителю жаворонковской ереси, оттаскивает того в сторону от дверей храма, а тот упирается и кричит:

- Спаси, Господи, лю… люди Тво… Твоя!..

- Чинмин! - крикнул отец-основатель. - Отпусти!

Тот нехотя выполнил приказ, но чутко следил, что воспоследует дальше.

- А! Максе-енций! - воскликнул обличитель, потирая хрустнувшее в лапах дунганина плечо. - Явился, значит! А храм-то тебя не пускает. Глянь-ка, об незримую стену лоб расшиб. Так же и Марию, блудницу Александрийскую, не пускало в храм незримой стеною! И сколько ни пытайся войти - не пустит тебя гнев Божий!

- Чинмин! - призвал ревякин, встал резко на ноги. - Это он меня в лоб ударил?

- Он, он ударил, - закивал сердито телохранитель. - Как бык бодайчи.

- Неправда! - отринул показание дунганина обличитель. - Се гнев Божий стену поставил, об которую Максенций ушиблен бысть. А я не бодался. Я дрова нес. Матушка сырых дров притащила, я их прочь уносил, а при дверях одно полешко упало, я наклонился его поднять, выпрямился, а тут Максенций входил, и тотчас его незримая сила в лоб ударила.

Тут Ревякин обратил внимание, что обличитель объясняет все это не ему и не Чинмину, а двум каким-то припозднившимся старушкам, которые любознательно остановились узнать, что за переполох в преддверии пасхального храма.

- Смотрите на него, вернии! - взывал бывший «жаворонок», а ныне яростный христианин. - Пред вами ересиарх Максенций. Плюйте в него! Не войдет он нынче в храм Божий.

- Хватит пороть ерунду, - не выдержал бедный Владимир Георгиевич. - Нарочно же сейчас и войду беспрепятственно.

Он сделал шаг снова к двери храма, но тут совсем уж непонятный и малодушный страх охватил его. Весь день удары судьбы сыпались на отца- основателя, и он не выдержал, дрогнул, боясь какого-то последнего и сокрушительного удара, застопорился, затем махнул рукой:

- А, пропадите вы все пропадом! - и зашагал прочь, подальше от обличителя и дверей церкви. Сердце его трепетало и билось, будто птица в руке. Маленькое ранимое существо, радующееся любому блюдцу ласки и любви.

Отец-основатель очутился на берегу реки. Он ждал, что хоть кто-то бросится ему вдогонку, но он оказался никому не нужен после того, как врата храма поставили пред ним незримую преграду. Владимир Георгиевич сел на пенек, достал сигарету и закурил.

- Зараза! - промолвил он, глядя на неторопливый бег воды. - Да ведь он попросту боднул меня в лоб своей ретивой башкой!

С колокольни звякнул колокол. Судя по звуку, маленький, ручной. Следом за первым посыпались другие удары с неровными интервалами. Ревякин глянул на часы. Десять минут первого. А должно, кажется, начинаться ровно в полночь.

- Припаздывают святые отцы! - злорадно проскрипел он.

Из дверей стал выходить крестный ход. Ревякин смотрел на него издалека с какой-то необъяснимой завистью, как дети смотрят на недоступные занятия взрослых, а взрослые - на недоступные им игры детей. Впереди несли фонарь, за ним - икону, огромную свечу, хоругви. Вышел священник, и сразу громче стало звучать пение: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех…» Двинулись налево, обтекая медленным ходом вокруг храма. Владимир Георгиевич увидел и своего обличителя, и свою бывшую жену, и своего толстого двойника Белокурова, и его приятеля, специалиста по раскопкам, который так и не произвел никаких раскопок в княжестве Жаворонки. Померещилось даже, что учительница Марионилла Валериановна тоже идет вместе с крестным ходом, переваливая свое грузное тело, но это просто была такая же крупная женщина. Телохранитель Чинмин Мумуров шел сбоку, подчеркивая свою мусульманскую непричастность к христианскому событию, но ответственность за судьбу княгини Жаворонковой. Весь крестный ход, по прикидке Ревякина, составил не более сорока человек. Ему хотелось встать с пенька и пойти вместе с этими людьми вокруг храма, увлеченно распевая тропарь или как там оно называлось, это их пение, кондак еще какой-то есть… Но вместо этого он докурил одну сигарету и тотчас зажег и раскурил другую, оставаясь отдаленным наблюдателем. Если бы не злобный обличитель, он, глядишь, и присоединился бы, а так - боялся нового скандала. Хотя Бог его знает, чего он боялся в эти минуты, ибо и он сам не мог бы сказать точно, что так страшит его.