Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР

В 1881 г. Маркс отверг работу С. А. Подолинского, который предлагал включить в политэкономию проблему энергии. Та же судьба постигла работу Р. Клаузиуса «О запасах энергии в природе и их оценка с точки зрения использования человечеством» (1885). Объясняя смысл второго начала термодинамики с точки зрения экономики, Клаузиус сделал такие ясные и фундаментальные утверждения, что, казалось бы, экономисты просто не могли не подвергнуть ревизии все главные догмы политэкономической модели. Однако никакого эффекта выступление Клаузиуса, означавшее, по сути, смену научной картины мира, на экономическую науку не оказало. В наступившем веке электричества, как и раньше, говорилось о производстве

— теперь уже электроэнергии.

Всякие попытки ввести в экономическую теорию объективные, физические свойства вещей, учесть несводимость их ценности к цене («несоизмеримость») сразу же вызывали жесткую критику из политэкономии. Эта критика резко усилилась в XX веке после начала широкого использования нефти и газа. Выступая против попыток ввести в экономику энергетическое измерение, Ф. фон Хайек в статьях 40-х годов XX века подчеркивал, что эффективность экономической науки зависит от систематического следования принципу субъективизма. Для экономики имеют значения только выраженные на рынке предпочтения атомизированных индивидов [30, с. 182].

Фон Хайек, уже с позиций неолиберализма, высоко оценил критику «энергетической социологии» В. Оствальда, которую с позиций хрематистики предпринял в 1909 г. Макс Вебер. Оствальд определял прогресс

как расширение источников доступной энергии и повышение термодинамической эффективности ее использования. Вебер же доказывал, что прогресс определяется только монетарным методом — на рынке. Поэтому замена мускула (самой эффективной термодинамической машины) станком, использующим энергию ископаемого топлива, есть прогресс, если производимый товар оказывается дешевле. В господствующей экономической модели проблемы энергии просто не существовало.

Однако экономическая эффективность, определенная на рынке, в данном случае ведет к самообману, для обнаружения которого «общество знания» обладало достаточными когнитивными средствами. Они, однако, были блокированы сложившимися в нем социальными механизмами (идеологией и обслуживающими ее теориями, экспертизой и СМИ). В книге Ф. Коттрелла «Энергия и общество» (1955) был приведен подсчет: при механизированном выращивании риса в Арканзасе фермер экономит по сравнению с японским крестьянином, работающим мотыгой, 88 человеко-дней на 50 бушелей риса. Но при этом он вкладывает только в покупку трактора, горючего, электричества и удобрений, сумму, которая эквивалентна покупке энергии 800 человеко-дней (не считая затрат энергии на производство этих технических средств) [129, с. 58]. Экономическая эффективность очевидно вела к колоссальной энергетической неэффективности, которая рано или поздно должна была достичь критического значения.

Утверждая, что существование любой общей этики, ограничивающей субъективизм, есть «дорога к рабству», фон Хайек доводил до своего логического завершения идею свободы

, лежащую в основе идеологии Запада. Так индустриальное «общество знания» превратилось в «общество потребления». Хайдеггер так предсказал траекторию развития общества, в основе социальной философии которого лежит субъективизм: «Безусловная сущность субъективности с необходимостью развертывается как брутальность бестиальности. Слова Ницше о „белокурой бестии“ — не случайное преувеличение» [259, с. 306][13].

Эта деградация понятия свободы

в неолиберализме шла бок о бок с кризисом идеи прогресса. Таким образом, к концу XX века под сомнение были поставлены две фундаментальные идеи, положенные в основу мировоззренческой матрицы индустриализма как большого цивилизационного проекта.

Грамши предвидел это, уже исходя из опыта фашизма. Он писал в «Тюремных тетрадях»: «Несомненно, что сейчас идея прогресса идет к упадку, но в каком смысле? Не в том, что потеряна вера в возможность рационально господствовать над природой и случайностью, [а в том, что. — Авт.]… официальные „носители“ прогресса оказались неспособны к такому господству, так как привели в действие современные разрушительные силы, столь же опасные и вызывающие тревогу, как и те, что существовали в прошлом… Таким образом кризис идеи прогресса — это кризис не идеи как таковой, а ее носителей, которые сами стали „природой“, требующей обуздания» [100, с. 74].