Обширней и медлительней империй

Все-таки он был крепко сколочен: уже на следующий день попытался садиться и ощутил голод. Харфекс снова хотел его допросить, но Томико запротестовала. На двери комнаты она повесила кусок полиэтилена, как делал Осден в своей каюте на корабле.

– Это что, действительно ограждает тебя от чужих эмоций? – поинтересовалась она.

– Нет, – сухо ответил Осден. Однако в последнее время он стал общаться с ней без обычной грубости.

– А-а, тогда это что-то вроде предостережения другим.

– Отчасти. Но с другой стороны, и самоубеждение. Доктор Хаммергельд считал, что это может мне помочь… Может, и помогает, отчасти.

И все же Осден знал, что такое любовь. Дитя-уродец, задыхавшееся от безлюбовья, равнодушия и чудовищных эмоций взрослых, было избавлено от всего этого одним-единственным человеком. Человеком, научившим его дышать и жить. Давшим ему все, что необходимо, – свою защиту и любовь. Отец-Мать-Бог в едином лице – никак не меньше.

– Он все еще жив? – спросила Томико, потрясенная вселенским одиночеством Осдена и профессиональной жестокостью великих ученых.

Ответом ей послужил визгливый смешок, неприятно резанувший по нервам:

– Он мертв уже два с половиной столетия! Ты что, забыла, где мы находимся? Все мы бросили свои семьи.

А там, за пластиковым занавесом, остальные восемь обитателей Мира-4470 продолжали свое странное, томительно бессмысленное существование. Они лишь изредка переговаривались приглушенными голосами. Эсквана спал; Посвет Ту снова отлеживалась после эпилептического припадка; Дженни Чонг пыталась расставить лампы в своей комнате таким образом, чтобы вообще не отбрасывать тени.

– Все они перепуганы до смерти, – говорила Томико, сама ощущая затаившийся в глубине души липкий противный страх. – Все они запугали себя своими фантастическими предположениями по поводу того, кто на тебя напал: вид плотоядной картошки, клыкастый шпинат или еще какая гадость… Даже Харфекса это не миновало. Возможно, ты и прав в том, что не торопишься встать и начать снова общаться с ними. Так лучше для нас всех. Но почему мы все настолько слабы, что не хотим посмотреть в лицо действительности и признать очевидное? Мы что, действительно все сходим с ума?

– А скоро будет еще хуже.

– Почему?

– Здесь-таки кто-то есть, – вырвалось у Осдена, но он спохватился и так крепко сжал губы, что кольцо мышц вокруг них легло как бастион.

– Разумный?

– Скорее… ощущающий.

– В лесу?

Он кивнул.

– И кто же?

– Страх. – Осден весь подобрался, и руки его нервно зашарили по одеялу. – Когда я упал там, в лесу, то не потерял сознания. Или, по крайней мере, даже если и отключался, то несколько раз приходил в себя. Не могу сказать точно. Наверное, так себя ощущает полностью парализованный человек.

– В какой-то мере ты и был им.

– Я лежал на земле. И даже головы не мог поднять. Не мог отвернуть лица от всей этой грязи, лиственного мусора, что покрывает в местных лесах землю. Все это лезло мне в глаза и ноздри, а я не мог… не мог шевельнуться. Глаз открыть не мог. Словно был похоронен заживо. Словно уже потонул в этом слое перегноя, стал его частью. Я знал, что лежу между двумя стволами, хотя и не видел их. Не мог видеть. Наверное (это я теперь понял), я решил так, потому что чувствовал их корни. Они вились прямо подо мной и уходили глубоко-глубоко в землю. Мои руки были в крови (это я тоже чувствовал). А кровь все текла и текла, пока листья и земля не облепили мое лицо удушливой маской. Вот тут я ощутил страх. Страх, все усиливающийся. Словно они наконец-то узнали, что я лежу здесь, на них, под ними, среди них; что именно я – то, чего они так боятся, но в то же время там был и просто страх, сам по себе. А я не мог перестать распространять волны страха, не мог встать и уйти. Потом, похоже, я отключился, но когда снова пришел в себя, страх продолжал пронизывать меня с еще большей силой. А я все еще не мог подняться. Даже шевельнуться. Но ведь и они не могли.

У Томико по затылку пробежал холодок, и внутри стал поднимать голову загнанный вглубь тошнотворный ужас.

– Они? Кто «они», Осден?

– «Они»… или «оно», или «это» – не знаю. Страх. Страхи.

– Чего это он крутит? – подозрительно сощурился Харфекс после того, как Томико пересказала ему последний разговор с Осденом. Она до сих пор не подпускала его к своему пациенту, понимая, что того нужно пока оградить от вспыльчивого хайнца. Но, к сожалению, у самого Харфекса эти предосторожности вызвали приступ паранойи, и он решил, что координатор и сенсор объединились в тайный союз и скрывают от него какую-то очень важную информацию об опасности, нависшей над большей частью команды.

– Это то же самое, как если бы слепой попытался описать слона. Осден не способен слышать или видеть… ощущение, как и любой из нас.

– Но он его все-таки ощутил, дорогуша, – прошипел Харфекс с еле сдерживаемой яростью. – Причем не только и не столько эмпатически, сколько своим собственным черепом. Оно подошло и шарахнуло его по башке каким-то тупым предметом. Так неужто он даже краем глаза не уловил ни единой детали?