Обсидиановый нож. Романы, повесть, рассказы

Тугарино с окрестностями выглядело как военный лагерь. Но уже в районном центре, где пассажиры вертолета перешли в скоростной самолет, никакого смятения не ощущалось. А в Н. и тем более. Вечер здесь, как и в Тугарине, был очень теплый. Запах тополей вытеснил с улиц бензиновую гарь, и на бульварах гуляющие шли потоком. Медлительно жужжали поливочные машины. Первый приступ сумерек был разогнан отчетливым светом фонарей, в кинотеатрах начались последние вечерние сеансы, собравшие меньше народу, чем обычно. Погода была уж очень хороша… Люди гуляли и были заняты собою и друг другом, и никто не знал, что их мир стал иным. Никто ничего не знал, кроме нескольких человек в Москве и еще девятнадцати человек, собравшихся здесь, в доме, углом выходящем на бульвары.

Полоса освещенных окон желтела над старым бульваром. Огромное здание казалось вымершим, только в глубине настойчиво трещали телеграфные аппараты.

Комитет девятнадцати был созван вот при каких обстоятельствах. В три часа восемь минут дежурный радист военной станции услышал повторяющиеся слова: «Москва, Москва, Министерство обороны… Имею сообщение чрезвычайной важности. Подтвердите прием на моей волне». Радист, как положено, включил запись и вызвал офицера — начальника смены. Так началась цепь случайностей, частных совпадений, которая и привела к созыву комитета. Случайностью было уже то, что начальник смены прослушал до конца информацию с Тугаринского радиотелескопа и решился передать ее дальше, начальнику станции при том, что проще всего, да и логичней, если разобраться, было посчитать сообщение Вячеслава Борисовича очередной «уткой» о космических пришельцах… Тем более что сообщение не было зашифровано — хотя на телескопе имелась шифровальная машина — и это давало серьезные основания принять радиограмму за неумную шутку. Так вот, передача «клером» — открытым текстом — тоже пошла на пользу делу: текст не застрял у шифровальщиков, а сразу двинулся в обработку, и еще, сверх того, Портнова услышали станции радиоперехвата других ведомств и нескольких посольств. Спустя полчаса зазвенели важные московские телефоны — в огромных важных кабинетах, обшитых деревянными панелями, — и оттуда уже стали спрашивать военных, из–за какой радиограммы с неведомого никому Тугаринского радиотелескопа, им, то есть начальству, мешают вершить государственные дела. К этому моменту текст был распечатан на бланках (на всякий случай с грифом «совершенно секретно»), и его препроводили к хозяевам важных кабинетов. И еще раз совпало: секретарь ЦК КПСС, к которому попал один такой бланк, оказался, во–первых, человеком с воображением, а во–вторых, у него был конфликт с министром обороны. Он сам — как принято говорить, лично — позвонил в военный округ и обком партии. Из обкома доложили, что в районный комитет партии поступал такой сигнал — от врача Владимирской. Из района посылали вертолет с ответственными представителями, которые сигнал проверили и квалифицировали как ложный и панический. Однако врач Владимирская — старый член КПСС и женщина весьма энергичная — потребовала поездки в область и в настоящую минуту находится в обкоме…

Анну Егоровну пригласили к аппарату.

Разумеется, секретарь ЦК не очень–то ей поверил, но слишком уж ему хотелось зацепить армейцев, и он, пользуясь отлаженным аппаратом Секретариата ЦК, дал ход делу, причем озаботился, чтобы «в случае чего» ответственность пала на кого–нибудь из членов Политбюро — которые, как известно, ответственности за деловые провалы не несут и нести не могут. Заручившись согласием Георгия Лукича, секретарь ЦК создал комитет по чрезвычайному событию, который и собрался в доме, углом выходящем на старый бульвар. По личным уже каналам секретарь попросил своего давнишнего знакомца, генерала КГБ Зернова, войти в комитет на правах заместителя председателя и «разобраться с этой летающей посудой», как он выразился.

Опять–таки по естественному ходу событий эти игры, которые принято называть аппаратными, мгновенно стали известны министру обороны, и он, не ожидая никаких приказов или решений, приказал поднять по тревоге образцовую авиадесантную дивизию — благо она дислоцировалась в каких–то двухстах километрах от Тугарина и была полностью укомплектована штатной авиацией, — что случается, как сказано в одном американском военном анекдоте, не каждый день. Отдав такой приказ, министр стал спокойно ожидать конца игры, то есть окончательного посрамления секретаря ЦК, которого он любил не больше, чем тот — его.