Обыкновенная прогулка

удовольствием полежал на прелом сене. Когда-то он уже был в этом или очень похожем на этот сарае и так же лежал, заложив руки за голову, а по крыше постукивал дождь.

Еще ему нравилось ходить по дороге, которая взбиралась на холм у окраины села. На вершине холма, окруженная невысокими березами, упиралась в небо тонкая колокольня. Внутри колокольни было тихо и немного торжественно. За колокольней, среди низких колючих кустов, вкривь и вкось торчали из земли серые гранитные плиты и кое-где чернели ветхие кресты. А дальше, за холмом, тянулись голые поля, и серая полоса леса сливалась с серым небом.

Неухоженность какая-то сквозила в этом пейзаже. Неустроенность. Возможно, именно поэтому он и приехал сюда дождливой осенью.

Он свернул с обочины и углубился в поле, с трудом выдирая подошвы из вязкой земли. Вдали хрипло зарокотал трактор и хрип этот простуженным эхом вернулся от недалекого леса. Он шел и вспоминал, как тогда, двенадцать лет назад, таким же тракторным хрипом они напугали лису, и рыжий комочек метнулся к лесу, а они свистели вслед, подпрыгивая в громыхающем прицепе. И вспоминал он лося, что на мгновение вышел из-за растопыренных елей и сразу отпрянул, растворился в темных волнах деревьев, ошеломленный гулом картофелеуборочных комбайнов. А картошка все ползла и ползла по бесконечной ленте транспортера, скользкая от налипшей земли, и гул катился над полем торжественным маршем.

Он неторопливо растянулся на сене в глубине с в о е г о сарая...

- Землячок, угости куревом.

Личность с печатью похмельной муки на лице добралась-таки до скамейки и, кряхтя, села рядом с Эдгаром. Личность была экипирована в серое пальто со следами побелки на рукаве (вероятно, следствием соприкосновения со стеной подъезда), вполне приличной шапкой, серыми же несколько помятыми брюками и добротными зимними ботинками в разводах засохшей грязи. Разминая сигарету, личность морщилась и сплевывала. Спички у личности оказались свои. Закурив и вытянув ноги, личность поскребла щетинистый подбородок и, судя по некоторым признакам, вознамерилась отблагодарить Эдгара историей своих страданий. Эдгар все так же задумчиво разглядывал лепестки, что, возможно, свидетельствовало об индифферентном его отношении к соседу по скамейке. А сосед внезапно повернулся к нему и, морщась, произнес невыразительным голосом несколько фраз.

Вот что произнес сосед по скамейке :

- Однажды, в полутьме, в прокуренном подвале, к нему она подсела, полупьяная - а он сидел задумчиво, слегка уставший от вина. Сквозь сизый дым, качаясь, тени проплывали, звеня щербатыми и липкими стаканами. "А хочешь, исполнять твои желания я научу тебя?" - спросила вдруг она. Подумал он, ее окинул взглядом. "И впрямь научит... Только согласись!" Сквозь дым откуда-то струился слабый свет. Сказал, устало глядя на стакан: "Не надо. Сиди и пей себе. Сиди, не суетись. Не надо - у меня желаний нет".

Вот что сказал сосед по скамейке. Сказал, сплюнул, поднялся и пошел по направлению к ближайшему погребку, где с самого утра торговали пивом, пошел, нашаривая в кармане мелочь и даже не извинился за то, что перебил мысли Эдгара. А Эдгар печально посмотрел ему вслед. Слова, произнесенные человеком с печатью похмельной муки на лице, были Эдгару, конечно, знакомы. И человека этого он, возможно, знал. Встречал раньше.

Но не в этом дело. Пусть пьет себе на здоровье свое пиво - с похмелья это бывает, вероятно, не то чтобы полезно, но улучшает самочувствие. Тут главное - не перестараться.

Так что там дальше?

Ах, да: он неторопливо растянулся на сене в глубине с в о е г о сарая и заложил руки за голову. Травинки щекотали шею, но он не шевелился.

Лежал, рассматривая просветы в ветхой крыше и слушал хриплый рокот трактора.

Хриплый рокот... Хрип усилителей, хрипловатый голос певца. На свободном от столиков пространстве в разноцветных лучах танцуют пары. А напротив, очень близко и далеко, отделенное от него бесконечностью крохотного столика - ее лицо. Она смотрит мимо него в огромное окно, упершись ладонью в подбородок, и в ее глазах клубится июльский вечер.

Он разглядывал просветы в крыше и привычно перебирал обрывки воспоминаний. В общем-то обычных, рядовых воспоминаний.

Танцы и гул голосов - и вот уже тихая улица с традиционными фонарями. И, конечно, он немного пронес ее на руках. А потом, у самого ее дома, далекие глаза стали на мгновение близкими - и все. Он всмотрелся в эти глаза, поскучнел и сказал: "Спокойной ночи". И ушел, ни разу не обернувшись.

Черт возьми, неужели прошло время Аэлит?! Где тот голос, что, задыхаясь, зовет сквозь пространство и соединяет миры, и вселяет надежду? Где то лицо, непостижимое и ускользающее, безмятежное и страстное, где та н е п о в т о р и м о с т ь, о которой мечталось ночами?

"Ты что, намерен ждать Бегущую по волнам?" Это однажды, внезапно. Вопрос друга. И не всегда первым уходил он. Случалось, уходили от него скрывались за поворотом, исчезали в троллейбусе, в уличной суете, в подъездах многоэтажных домов, за витринами универмагов. Но не было Аэлиты. Не было Бегущей по волнам.