Обыкновенное дело

— Посмотри, не выросли ли у меня рога? Щупают, как корову…

И от этой горькой шутки Наташе захотелось плакать. “Человек ли я в самом деле?” — подумала она.

Потом за Наташей захлопнулись ворота двора лесника Вульфа.

Здесь, как и на Смоленщине, тоже был лес, здесь тоже росли сосны, но, казалось, и росли они иначе, чем на родине, и пахли иначе, по чужому.

Хозяйка дома, фрау Герта, приняла Наташу, как некую дикарку, не имеющую никакого понятия о кухонной и столовой утвари, следила за каждым ее шагом, наставляла по любой мелочи, даже обучала мытью посуды. Наташу поначалу унижало и оскорбляло такое отношение к ней. Потом она несколько свыклась с новым положением и перестала обращать внимание на воркотню хозяйки.

Так прошла зима и наступила особенно тоскливая весна.

Весна… Сколько радости она приносила прежде. А сейчас! Сердце готово было вырваться из груди и улететь домой. Где ты, родная земля? Никогда мы так не чувствуем, насколько дорога ты нам, как в разлуке с тобою! Как хочется прижаться к твоей груди, дышать твоими запахами!

Иногда Наташа выходила за ворота, ложилась на траву и, увидев плывущее на восток облачко, смотрела на него с завистью и махала рукой:

— Передавай привет нашим!

Весной 1944 года в лесничестве появился еще один работник — по счастливой случайности это был Ваня Щукин, тот веселый парнишка с петушиным хохолком, который ехал с нею в одном вагоне. Наташа с трудом узнала его — так он изменился.

Дружба пришла сама собой. Ваня рассказал Наташе, что его сначала направили в землю Мекленбург к кулаку, бауэру, но там он тайком от хозяина слушал по радио Москву, записывал сводки Совинформбюро и передавал их в лагерь военнопленных. Однажды хозяин застал его возле приемника и, не сказав ни слова, отправил в концлагерь. Шесть месяцев Ваня томился за проволокой. Потом изнурительная работа на стекольном заводе. Бежал. Добрался до Вислы, но на переправе задержали. Сумел удачно соврать, будто отстал от эшелона. Попал снова в распределительный лагерь, а оттуда — к Вульфу.

— Крепись, Наташка, скоро свобода! Ваши бьют их и в хвост и в гриву! — шепнул он девушке, как только они остались наедине.

Постепенно Щукин помог Наташе стряхнуть пассивное оцепенение, в котором она пребывала полтора года, и пробудил в девушке страстное желание жить. Жить! Каторга не вечна! Ей даже стало стыдно за то, что она до сих пор считала, будто обречена на пожизненное рабство.

— Дай немножко осмотреться. Мы им и тут покажем, где раки зимуют, — говорил Ваня.

Иногда Щукин по делам Вульфа ездил к соседнюю деревню и в поместье генерала Шнейдера. Там ему удалось завести знакомство с другими русскими.

Как-то он опросил Наташу.

— Ты комсомолка?

Нет, Наташа не комсомолка. Почему?.. Она я сама не может толком объяснить, почему осталась вне комсомола. Всё считала себя неподготовленной.

— Мы создаем комсомольскую организацию, хочешь?

— Кто это — мы?

— Ребята. Здесь много наших ребят, и есть один товарищ-коммунист. Только имей в виду: это очень серьезное дело — может быть и концлагерь, может быть и… каюк.

Сейчас Наташу это уже не могло напугать.

Она ждала тайного собрания, но всё произошло очень просто. Однажды они с Ваней косили сено на глухом лесном участке. К ним подошли двое незнакомцев: один еще совсем молодой, с едва высеявшимся темным пушком на верхней губе, другой — пожилой, лысоватый, с усталыми серыми глазами. Оба были с косами — тоже, видно, косили где-то неподалеку. Щукин познакомил с ними Наташу, но фамилий не назвал. Вот так, у копны только что окошенного сена Наташа была принята в комсомол.

По поручению Щукина она несколько раз тайком слушала по радио Москву, записывала сводки о наступлении советских войск и потом украдкой передавала их знакомой девушке на молочном заводе Наташе хотелось сделать что-то более значительное, чтобы, возвратят на родину, не чувствовать стыда перед людьми. Но ничего особенного, по ее мнению, сделать ей так и не довелось.

Как-то рано утром она ехала на завод и встретила в лесу одного из тех, кто принимал ее в комсомол.

— Понимаешь, мне молоко нужно, — шепнул парень, осторожно оглядываясь кругом. — Как ты на это смотришь?

— Пей, сколько влезет, — сказала Наташа. — Я как-нибудь выкручусь.

Парень засмеялся.

— Мне надо много. Не для себя. В лагере мрут от голода наши люди, понимаешь?

Наташа решилась. Парень выволок из кустов пустой бидон, и она перелила в него из своего, а остатки выплеснула на телегу.

Вернувшись назад, Наташа сказала хозяйке, что в лесу на дорогу выскочил дикий кабан, лошадь испугалась, рванула, и бидон опрокинулся.

…Осенью Вульф добровольно ушел в отряд фольксштурма, а месяца два спустя вернулся домой с контуженной ногой.

В один из дней, когда валил густой и крупный снег, Вульф, ездивший в город, прискакал обратно на взмыленном коне, и сразу же в доме всё полетело вверх тормашками. Сперва Наташа отливала водой потерявшую сознание фрау Герту, потом начали сколачивать ящики и спешно укладывать домашний скарб.