Обыкновенные чудеса

— Верно. Тридцать миллионов золотом ежегодно собирал налогов эмир. Из них всего три миллиончика в казну, а остальное — себе в карман!

Сайид Алим-хан вскинул сухонькие кулачки к небесам, чалма у него размоталась и сползла вниз по халату белой змеёй.

— Неблагодарные! — прохрипел он. — Да мы вас сейчас!.. Афанди, как бы шутя, довольно чувствительно ткнул расходившегося экс-узурпатора в бок. Тот икнул, но все же продолжал высочайше гневаться.

— Эх, вы!.. Ослепленные злокозненным марксизмом богоотступники. Что вы сделали с некогда благородной Бухарои? Стыд и срам! Взгляните на эту площадь, на Ляби-хауз… Тут и святое медресе Диван-беги, и святая обитель Диван-беги, и медресе Кукельдаш… Аист — священная птица — свил здесь себе гнездо. А вы возле всех этих святых обителей возвели железную каланчу!..

— Это очень полезная штука, ваше бывшее… Башня эта — телевизионная ретрансляционная…

— У-у-у-у!.. — затрясся от ярости злобный старикан. — Теле-ви… рера… тьфу, не вырого… Не выговорим! Шаитанские словеса…

Престарелый Алим-хам в сердцах плюнул. Чайхана ликовала.

— Вот дает артист! Прямо-таки настоящий эмир.

— Здорово вошел в образ. Даже жуть берет.

Экс-владыка решил пустить в ход свои последний аргумент. Широко раскинув руки, словно приглашая народ в свои отеческие объятия, воскликнул:

— Бухарцы, верные подданные наши! Ведь правда, да?… Вы и не помышляли о неугодной аллаху ревила… ревила… Тьфу!.. Рреволюции… Помним, как сейчас, когда наше высочество выгоняли из Бухары, муллы призывали народ: „Правоверные! К стенам города подступило свирепое племя "Мужик". Все под священное зеленое знамя священной воины с неверными!"

Тут поднялся коренастый старик с веселыми глазами. Произнес громко:

— Погоди, бывшее величество. Что-то у тебя концы с концами не сходятся. Вот я, к примеру. Зовут меня Шамсутдин Арсланхо-джаев. Будем знакомы. Я — коренной бухарец и, между прочим, большевик с 1919 года.

Старикан в вызолоченном халате отшатнулся.

— Ой-бо!.. Кяфир. Сгинь, сгинь, нечестивый!

— Слушай, высочество, — Шамсутдин-ака улыбнулся. — Не припомнишь ли ты, что еще в восемнадцатом году твои "верноподданные" в Бухаре, Гиждуване и Вабкенте подняли против тебя восстание?.. Не припоминаешь ли, как свирепо расправился ты с восставшими, как наказывал семьюдесятью пятью ударами палок моих родных братьев — Мухаммади и Акобира за распространение листовок!.. Или, быть может, не держал в зиндане народного героя, революционера Максуда Курбанова?! И вообще… Я служил в Интернациональном полку, который вместе с Восточно-Бухарским полком вошел в Бухару и захватил твою зимнюю резиденцию — крепость Арк. Со мной служили узбеки и таджики, киргизы, казахи… Разве их возможно причислить к пресловутому племени "мужик"?

Престарелый Алим-хан затрясся так, словно его свирепый джин за шиворот схватил. Некоторое время старикашка ловил ртом воздух — задыхался от гнева, наконец, выдохнул:

— Замолчи, нечестивец!.. Зачем нас, наше высочество, из фамильных владении прогонял? Мы прогрессивный эмир были. Такого эмира еще поискать надо! Мы даже высочайше повелели открыть одну кинохану "Торикистон"… И еще при нашем милостливом правлении в медресе и мактабах десять тысяч учеников науки познавали. Вот сидит сам Афанди, он подтвердит.

Ходжа Насретдин согласно кивнул и вдруг затянул — заунывно, нараспев:

— Хаия алэс-салах, хаия алэс-салах, хаия иллях-фалях Ашхадо ин ля илля иль-лял-лях!..

Народ удивился — что случилось с Афанди? Не заболел ли! Стали люди расспрашивать веселого мудреца, мол, в чем дело, как понимать неизвестные слова?

Ходжа почесал в затылке, развел руками. — Тысячу лет живу на белом свете, и, клянусь бывшим аллахом, не ведаю их смысла. Я просто хотел подтвердить правдивость сказанного их бывшим высочеством. Действительно, в эмирской Бухаре было десять тысяч учеников медресе и мактабов. Но в чем состояло их ученье?.. А в том, чтобы учиться покорности, учиться учить других гнуть спину перед богатеями. И еще, заучивали бедные дети и подростки коран, без смысла, не понимая того, что заучивают.

— И все-таки десять тысяч! — злорадно воскликнул Алим-хан.

Афанди обратился к собравшимся в чайхане.

— Слышите, люди? Целых десять тысяч!.. А как сейчас обстоит дело с народным образованием?

Бухарцы наперебой стали сыпать цифрами.

— Нынче в Бухаре и Бухарскои области без малого шестьсот школ!..

— А в школах — двести тысяч учеников.

— И еще у нас восемь техникумов, педагогический институт, филиалы политехнического института в Бухаре и городе Навои…

— И насчет кинотеатров гражданин Алим-хан промашку дал, хотел удивить нас своей киноханои "Торикистон"!.. Ха-ха! Да у нас нынче свыше трехсот пятидесяти кинотеатров и киноустановок!

— О аллах! — ахнул старикан в вызолоченном халате. — Безбожные цифры и факты. Зачем какой-то город выдумали? Навои! Это не город. Это был такой стихотворец.

В чайхане все за животики схватились. Аи да "артист"! Вот здорово представляет. Кто же не знает, что в честь великого узбекского поэта назван новый красавец-город — Навои!

Алим-хан продолжал бушевать, брызгая слюной.