Обжалованию не подлежит

В детстве самая маленькая тайна наполняет душу восторгом. Мы растем, наши детские годы уходят в прошлое, а тайны все так же тяготят нас, и только их груз становится более весом. А может, душой слабеем?

Утром пришла телеграмма. «Приезжаю тридцать первого. Тельпугов».

Перечитываем телеграмму по очереди.

— Нда… будто и не было ничего, — бросает Димка.

Не сговариваясь, выходим на улицу.

* * *

Пал Палыч Хлебников любил говорить афоризмами. А мы, зеленые первокурсники, восторженно таращили глаза и воспринимали откровение ректора словно высшую истину эпохи. «Как умно, как проникновенно. А главное, только для нас».

Однако прошел год, и все повторилось. Разочарование не было ошеломляющим. Пропал трепет, улетучилась восторженность, а истина, как и положено истине, осталась.

Мы неторопливо бредем по скверу. Обычному скверу, с четко расчерченными газонами, замысловатыми клумбами на этих газонах, где растет все, за исключением цветов. Тугая изгородь боярышника, десятка три тополей и столько же невпопад разбросанных кустов редколистной китайской сирени. Вот и весь сквер. Вид у зелени жухлый, подержанный. Радостной игры красок не наблюдается. Октябрь, слава богу! Какие краски! И только скамейки отсвечивают не ко времени сочной желтизной, голубизной, зеленью.

Проходим сквер один раз, второй. Снова поворачиваем. Можно подумать, прогулка доставляет нам неслыханное удовольствие.

Похоже на игру. Кто первый проговорится. Все думают об одном и том же. Все знают, что будет сказано, и все равно молчат.

Казалось, что может измениться. Твои слова, так и останутся твоими. И сказать их придется тебе, а не кому другому. И все-таки ты ждешь, как если бы пришел кто другой и высказал за тебя все эти неприятные слова и пережил вместо тебя эти неприятные минуты.

— Давайте же решим окончательно: кто поедет встречать?

Димка с Сашкой молча выражают мне свое сочувствие. Как-никак начал все-таки я.

— Лично я — против, — говорит Димка достаточно громко, ловко поддает спичечный коробок ногой. Димка поддает его еще раз, затем еще…

— Может, хватит, — раздражаюсь я.

— Легче замечать ошибки у других, чем признавать их за собой, — говорит Димка. — Кто спорит, конечно, легче. Я своей причастности к этим ошибкам не отрицаю. Мне тоже неприятно.

— При т… т… твоем немногословии т… т… такая речь, почти подвиг.

— А ты все шутишь…

— С-серьезно. Мы знаем, ты хороший. П… п… принципиальный.

Димка недружелюбно косится на Сашку, зло поднимает воротник.

— Раз ты такой гуманный — вот иди и встречай. Ишь, раздухарился, — не может успокоиться Димка.

— Пускай тебя мой гуманизм не волнует… Я… я еще не высказался.

— Ну вот и валяй. А то насобачился в чужих предложениях запятые расставлять.

— Д… дурак ты.

— Ну ладно, ребята, мы тут для дела собрались…

— Так в-вот кое-кто не понимает.

— Если надо, я могу встретить. Но в душе против. — Димка делает глубокую затяжку.

— Что значит, надо… И то надо и другое надо… Весь вопрос, как лучше?

— Да поймите же вы наконец. Мы тут изворачиваемся, как его подлость оправдать. Дескать, не так поймет, тонкая натура, особый настрой души быть выше человеческой слабости. А он плевать на все хотел: и на наши рассуждения, и на Николая, и вообще на всех нас, вместе взятых.

Сигаретный дым чадит прямо в лицо.

— Вы что, забыли историю с экзаменами?

— Когда человек ошибается, ему все подверстывается под эту ошибку. Так тоже нельзя.

— При чем здесь ошибка, Саша?

— Мы ошибаемся, понимаешь — мы!.. А Тельпуговы не ошибаются. Тельпуговы сложнее. У них все рассчитано до мельчайших деталей. Он и вспылит для антуража, и видимость переживаний создаст, и оплошность допустит, разумеется, если это укладывается в формулу: «я, для меня, со мной, обо мне».

— Три года мы были вместе. Не так мало, чтобы пригнать или отвергнуть друг друга. Неужели все три года мы жили вслепую? Неужели так мало нужно, чтобы отказаться от утверждения — он мой друг.

— Мало? — Димка вызывающе посмотрел на Сашку… — Кто виноват. Мы на все закрывали глаза… Мы привыкли, понимаешь, привыкли. Он друг. И нам страшно сказать что-то иное. Почему, я повторяю, почему никто не намерен вспоминать случай с экзаменами?

Случай с экзаменами. Эх, Димка, Димка. Ты прав, был такой случай. И нам так хочется забыть его, списать, как несуществующий, но, видно, одного желания мало. Есть еще память…

Весенняя сессия выпадала на май — июнь. По нашим делам время наиболее хлопотное… Еще шло следствие, сами мы не оправились от растерянности, строились всевозможные догадки, да и желание обнадежить самих себя было достаточно велико. Сессия в таких условиях факт, по меньшей мере, нежелательный. И мы решили ее перенести. Будет ли то конец лета, осень, а может статься, и зима — нас волновало мало… Важно перенести.

История с Николаем обретала новые оттенки, которые мы по своей неопытности предвидеть не могли, а значит, и сил они требовали немалых.