— Знаю, что у тебя на уме. Всё понимаю, обижаться не стану. А так — да, я тут хозяйничаю. Ключики вот даже есть. — Он звякнул связкой на поясе, а во взгляде мелькнула тень гордости. — Берди сказала, мол, давно меня пора в дело пристраивать. — Тут он вздрогнул и принялся теребить край фартука. — Тот, другой тип ножом грозился. Говорил, прикончит. Услышал, как я…
Энцо сглотнул, кадык на его тощей шее высоко подпрыгнул. Взгляда моего он избегал.
— Прости меня. Это я сказал головорезу, что ты на верхней тропе. Знал же, что добра от него не жди, но он так золотом тряс…
— Ты? — Каден подался вперёд, но я толкнула его обратно на спинку стула:
— Какой ещё другой?
— Да крестьянин тот заезжий. Прижал и, говорит, если ещё раз имя Лии назовёшь, язык вырежу. Обещал его в глотку затолкать вместе с монетами. Я вот боялся, прямо там и затолкает. Боялся, всё, конец… — Он вновь сглотнул.
— Я всех постоянно подвожу. Но Берди напоследок сказала, что во мне есть толк, надо только самому поверить. Я вот и стараюсь тут маленько. — Он поскрёб щёку трясущейся рукой. — До Берди мне, знамо дело, далеко. Только успеваю в комнатах прибираться, да с утра кашу варить, а вечером похлёбку. Мне всё-всё объяснили. — Он указал на дальнюю стену кухни, увешанную записками. Явно Берди нацарапала. — На все столы накрывать пока не наловчился. Нанять бы кого…
В кухню вошла Натия, точно напоказ покачивая бедрами. С пояса у нее свисал меч, в руке сверкал кинжал. Она прислонилась к стене, и Энцо глянул на неё, но слова не проронил. Круг замкнулся, мы вернулись туда, где всё началось. Энцо смотрел с тревогой — понимал, что мы видим в нём угрозу.
— Так ты знаешь правду обо мне? — спросила я.
На миг в его глазах вспыхнуло «нет!», но он собрался и кивнул:
— Берди ничего не говорила, но я сам услышал про беглую принцессу.
— И что же услышал? — спросил Каден.
— Что всякому дозволяется убить её на месте и получить награду. Никто и слова против не скажет.
Каден фыркнул и отодвинулся от стола.
— Я никому не скажу! — тут же залепетал Энцо. — Обещаю! Мог бы уже донести властям не один раз! Служаки заглядывали спросить, где Гвинет, да я и слова не сказал.
Поднявшись, Каден скользнул пальцем по клинку, поймал в нём свет лампады.
— А если они предложат монет? — Он с прищуром посмотрел на Энцо.
Энцо не сводил взгляда с кинжала. Над верхней губой выступили капельки, руки по-прежнему тряслись, но вдруг он с небывалой смелостью вскинул голову:
— Предлагали. Не взял. Сказал, не знаю, куда Гвинет делась, и всё.
— Лия, можно тебя? — Каден кивнул на дверь столовой. Натию оставили следить за Энцо.
— Я ему не доверяю, — прошептал Каден. — Крысёныш тебя уже один раз продал, продаст и второй, как только уедем. Его надо заткнуть.
— Имеешь в виду, убить?
Он ответил тяжёлым взглядом.
— Энцо ведь сам рассказал про наёмника, его не принуждали, — помотала я головой. — Люди меняются.
— Так быстро — нет. Он один знает, что мы уже здесь. Хочешь, чтобы узнали другие?
Я ходила кругами, взвешивая за и против. Энцо нельзя просто сбросить со счетов. Ладно корыстный — он ведь попросту ненадёжный! Но ведь Берди доверила ему таверну, дело всей жизни. Измениться могут все. Я изменилась. Каден тоже.
Да о чём это я, Энцо ведь готовит похлебку. Сам! И в мойке ни одной грязной миски!
— Берди верит Энцо, — ответила я. — Нам тоже стоит. К тому же, он явно ещё от того крестьянина не отошёл. Пригрозишь ножом пару раз, чтоб не расслаблялся, и глупить не станет.
Каден долго смотрел на меня с сомнением, затем протяжно выдохнул.
— Пускай только косо на нас глянет. Угрозами не ограничусь.
Вернувшись на кухню, мы сразу принялись хлопотать: постирали с Натией одежду и развесили у очага, чтобы просохла быстрее, после чего поискали в нашем с Паулиной домике что-нибудь неприметное на смену. Нашли две широкие рабочие рубахи и несколько шалей. А ещё белый траурный шарф Паулины. Натии незачем прятать лицо на людях, но вот я — другое дело, а скорбящую вдову никто не заподозрит. Как только Каден закончил с лошадьми, мы втроём налетели на кладовку Берди — готовить-то на костре теперь будет нельзя. Энцо помогал разложить по сумкам припасы, когда вдруг послышался ослиный рёв.
— Отто, — пояснил Энцо. — По своим скучает.
— Отто здесь?! — Накинув вдовий шарф, чтобы не узнали случайные путники, я выбежала к загону.
Я ласково чесала Отто за ухом, пока он отводил душу, а его жалобное хныканье звучало для меня милее всякой музыки. Вспомнилось, как мы с Паулиной въехали на осликах в Терравин, думая, что останемся здесь до конца жизни.
Отто ткнулся в меня нежным носом. Как же ему, наверное, одиноко без друзей.
— Знаю, — нежно заговорила я. — Потерпи, Нове и Дьечи скоро вернутся. Обещаю.
Но обещание было пустым. Я говорила, только чтобы утешить и…
На душе стало муторно. Давние слова Рейфа верёвкой затягивали куда-то в глубину, не позволяя дышать. «Я говорил то, что ты хотела услышать. Вселял надежду, как мог».