Очарованный принц

– Теперь я преисполнен такого рвения к добродетельным подвигам, что мог бы украсть самого менялу вместе с его распутной женой и даже ее любовником! Приказывай!

– Что скажешь ты о превращении в ишака?

– В ишака?.. – Вор подавил рыдания, посмотрел на Ходжу Насреддина с опаской. – Это надолго?

– Нет, на короткое время. Слушай внимательно.

Они говорили до утра. Сначала только брезжило, ночь долго не хотела сдаваться, сопротивляясь утреннему свету; наконец свет победил и отделился от тьмы, которая отступила на запад и залегла там, в угрюмых горах. Да будет свет! Взошло солнце, брызнуло лучами по всему необъятному миру. Громче запели птицы.

Вор покинул хибарку, унося в просветленной душе новые чаяния.

Глава тридцать первая

День пролетел на крыльях забот, и снова на смену ему опустилась ночь в своем прозрачно-темном плаще с алмазами звезд.

Ходжа Насреддин сидел на камне у дверей мазанки, мысленно проверяя – все ли готово, все ли закончено для сегодняшнего решительного дела.

На тропинке вдали послышался хруст щебня под грузными шагами. Это Агабек спешил в мазанку для принятия великой тайны.

Ходжа Насреддин встретил Агабека со степенной важностью, приличествующей тому важному событию, которое в эту ночь должно было совершиться. Его поклон был преисполнен сдержанного достоинства, движения – неторопливы, речь – немногословна и внушительна.

Усадив гостя на свою постель, он присел на корточки перед горящим очагом и начал помешивать ложкой в маленьком котле, где кипел какой-то пахучий травяной настой.

– Это что? – спросил Агабек.

– Волшебный состав, – ответил Ходжа Насреддин, повернув к нему лицо, залитое пламенем с одной стороны и черной тенью – с другой.

Пламя в очаге догорало и, затихая, изредка вздрагивало судорожными вспышками; в хибарке потемнело; ишак в углу погрузился в черную тень, как в непроглядную воду, и только бурчанием в животе да сопением напоминал о себе.

Ходжа Насреддин снял котел, накрыл дощечкой.

– Пусть потихоньку остывает, а мы тем временем побеседуем, хозяин. Я должен тебя подготовить, дабы страх и безмерное удивление не прервали нить твоей жизни.

– Разве это опасно?

– Для неподготовленных – опасно.

Раздув уголь, он зажег масляный фитиль, укрепил его на стене. В бессильном свете опять смутно обозначился в углу ишак, сначала – зеленовато-огненным отливом глаз, затем – длинными ушами, наконец – хвостом.

Он получил сегодня только полкорзины лепешек: оставшиеся были убраны в противоположный угол, откуда нестерпимо дразнили его своим запахом. Он волновался – ворочался, вздыхал и скреб копытом глиняный пол. Но Ходжа Насреддин был непреклонен, даже не смотрел в его сторону.

Ходжу Насреддина поглотили с головою другие заботы.

– Алиф! Лам! Мим! – неожиданно и резко вскрикнул он, заставив Агабека вздрогнуть. – Алиф! Лам! Ра!.. Кабахас, чиноза, тунзуху, чунзуху!..

Подняв руки, он обошел хибарку, останавливаясь в каждом углу, потом плотно прикрыл дверь и вернулся на свое место:

– Теперь нас уже никто не подслушает.

– А кто мог подслушать нас раньше? – вопросил Агабек. – Ведь мы и раньше были здесь только вдвоем, если не считать ишака.

– Тсс, хозяин! Сколько раз я просил тебя не произносить вслух этого непристойного, базарного слова!

Он встал, отвесил ишаку почтительный поклон. Тот обрадовался, оживился, задвигал ушами, замахал хвостом.

Но лепешки не последовало…

– Нет, хозяин, мы были здесь не вдвоем и не втроем, – сказал Ходжа Насреддин. – Разве ты не знаешь, что, помимо видимых существ, мир наполнен еще множеством невидимых, которые тем не менее понимают человеческую речь.

– Невидимые существа? Понимают человеческую речь? Это кто же такие? – усмехнулся Агабек, желая показать своей усмешкой независимость и смелость ума.

– Это души людей, погибших неправедной смертью, главным образом – души повешенных, – пояснил Ходжа Насреддин. – В течение некоторого времени перед тем, как предстать на суд всевышнего, они остаются еще на земле и бродят в поисках заупокойной молитвы. Они всегда вертятся вокруг живых и бывают весьма надоедливы, пока живой не догадается помолиться за них… К тебе, хозяин, они должны особенно приставать, – добавил Ходжа Насреддин как бы мимоходом.

– Это почему же – ко мне? – насупился Агабек.

– Скажи, в бытность твою главным городским судьей в Хорезме не приходилось ли тебе приговаривать кого-либо к повешению?

Эти слова упали на голову Агабека, как хорошая дубина, обмотанная тряпьем, – мягко, но оглушающе. Недоверчивая усмешка вмиг исчезла с его лица: он боязливо оглянулся в темноту, которая сразу стала для него живой, таинственной, глубокой и зловещей.

– Приходилось, конечно. По службе…

– Вот видишь! Но заказывал ли ты, по крайней мере, заупокойные молитвы по этим людям?

– Заупокойные молитвы?.. Такое дело было бы слишком разорительным для меня. В Хорезме ловят столько разных злоумышленников!

– Вот поэтому невидимые к тебе и пристают.

– Откуда ты знаешь, что они ко мне пристают?