Очарованный принц

– Молчать? – засопел Агабек. – Мне? В моих собственных владениях? Из-за какого-то презренного…

– Воздержись, хозяин; молю тебя, воздержись!

– Ишака! – неумолимо закончил Агабек, точно вколотил тупой гвоздь.

Минуту длилось молчание.

Ходжа Насреддин снял халат и, распялив его на тополевых жердях, отгородил ишачье стойло как бы занавесом.

– Теперь нам будет свободнее говорить, если только ты, хозяин, немного умеришь мощь своего голоса, подобного трубе. Когда в беседе ты опять дойдешь до этого непристойного слова – постарайся произносить его шепотом.

– Хорошо! – буркнул Агабек. – Постараюсь. Хотя, говоря по совести, не понимаю…

– Скоро поймешь. Ты удивлен? Ты не можешь допустить в свой разум мысли, чтобы под серой шкурой в длинноухом и хвостатом обличье скрывался человек, да еще царственного звания? Но разве ты никогда не слышал историй о превращениях?

Здесь мы должны заметить, что в те времена по мусульманскому миру ходило множество таких историй; были даже мудрецы, писавшие толстые книги об этом, а в Багдаде объявился некий Аль-Фарух-ибн-Абдаллах, уверявший, что сам на себе испытал целый ряд превращений: сначала в пчелу, затем пз пчелы в крокодила, пз крокодила в тигра и, наконец, опять в самого себя… Одного только превращения никогда не испытал упомянутый Аль-Фарух: из плута в честного человека, по это разговор особый и здесь неуместный; вернемся в хибарку.

– Слышать я слышал, но всегда считал это пустыми выдумками, – сказал Агабек.

– Теперь ты видишь воочию.

– А где доказательства? Что в этом, – он попилил голос, – в этом ишаке свидетельствует об его царственном происхождении?

– А хвост? Белые волосинки в кисточке на самом конце?

– Белые волосинки? Это и все? Да я тебе найду их целую сотню на любом ишаке!

– Тише, тише, хозяин; говори шепотом. Ты хочешь более несомненных доказательств?

– Конечно, хочу! Этот ишак – принц? Так преврати же его на моих глазах в человека или, наоборот, преврати какого-нибудь человека в ишака. Тогда вот я поверю.

– Как раз таким делом я и думаю сегодня заняться: вернуть ему па короткое время его подлинный царственный облик. Что же касается превращения какого-нибудь человека в ишака, то, быть может, с помощью аллаха удастся и это.

– Так начинай: уже полночь.

– Да, уже полночь. Я приступаю.

И он приступил. Зная, что дубленую, толстую кожу Агабека пробрать не легко, он не жалел ни пыла, ни усердия. Он метался по хибарке из угла в угол, выкрикивая хриплым голосом заклинания, бросался на стены и отшибался от них, как мяч, топотал ногами, падал на пол и корчился, дрожа, исходя пеной. Затем весь потный, запыхавшийся – принялся за ишака, облив его для начала волшебным составом, что весьма ишаку не понравилось: он зафырчал и замотал головой.

– Кабахас! – придушенным голосом вскрикнул Ходжа Насреддин, входя в стойло. – Суф!.. Чимоза! Дочимоза, каламай, замнихоз!..

При этом он из-под рубашки, незаметно для Агабека, сунул ишаку под нос пахучую, сдобную лепешку, но в пасть не давал. Этим нехитрым способом он быстро довел ишака до полного исступления: тот заревел, поднял хвост и, брыкаясь, начал кидаться на жерди.

– Цуцугу! Лимчезу! – в последний раз возопил Ходжа Насреддин и, обливаясь потом, подбежал к Агабеку:

– Пойдем, хозяин! Теперь пойдем! Никто не должен видеть чуда превращения. Иначе – слепота! Неизлечимая, на всю жизнь!

Он вытеснил Агабека из хибарки, вышел и плотно прикрыл дверь:

– За мной, хозяин, за мной. Отойдем подальше: здесь оставаться опасно!

Агабек, слегка ошеломленный заклинаниями, не сопротивлялся.

Они свернули на тропинку, что вела к отводному арыку.

Ходжа Насреддин притворно закашлялся. Ночь ответила криком перепела, это означало: «Я готов!» Все шло как нужно.

У водяного лотка они уселись рядом на конец бревна, поддерживающего ворот.

Ходжа Насреддин еще не совсем отдышался после колдовства и жадно пил ночной свежий воздух. Мало-помалу его сердце усмирилось и дыхание выровнялось.

На Агабека ночная прохлада тоже возымела благодетельное действие, разогнав колдовской чад, сгустившийся в его черепе, под толстыми костями. Недоверчивый от природы, склонный видеть во всех человеческих деяниях преимущественно плутовство, он и в хибарке верил не очень, а здесь, на свежем воздухе, не будучи более подавляем заклинаниями, окончательно отрезвел. И в его темной душе начала подниматься злоба, смешанная с досадой, что его хотят оставить в дураках.

Он язвительно засмеялся:

– Ну, где же твое чудо, Узакбай?

– Еще не свершилось, хозяин. Подождем.

– Нечего и ждать! Уже видно, что из твоей плутовской затеи ничего не получится. Ишак останется, как был, ишаком, но ты навряд ли останешься хранителем озера.

Про себя он думал: «Вот замечательный случай выгнать его с должности, не возвращая залога! Он хотел одурачить меня, но одурачил самого себя!»

Эти коварные мысли Агабека были, разумеется, понятны Ходже Насреддину, как если бы он их слышал… Он усмехался в душе, но молчал.

Перед ними шумела, пенилась вода, с напором устремляясь в лоток и сотрясая помост, передававший свою дрожь бревнам, на которых они сидели.