Очень хочется жить. Рассудите нас, люди

— Хорошо. Мы должны довести это дело до конца.

— А меня, стало быть, в сторону? — Трифон с горькой обидой мотнул головой. — Для дипломатических переговоров я не пригоден.

— Еще чего! — воскликнула Анка. — Тебя только там и не хватало! Начнешь рычать — разбегутся все.

— Три человека — это уже делегация, — пошутил Петр. — Не густо ли будет? — Он ободряюще похлопал Трифона по спине. — Мы оставляем тебя в резерве. — И опять обернулся ко мне. — Считаю, что медлить с этим делом не надо. Мы придем на этой неделе. Ты согласна. Женя?

— Когда хотите, — промолвила я тихо.

Ребята вскоре ушли. Они показались мне на этот раз какими-то чужими, неприветливыми. Я еще некоторое время посидела на койке безмолвно и недвижно. События этого вечера: встреча с Аркадием на катке, самоуверенные высказывания Вадима, задевшие меня за больное, внезапное мое озлобление и короткая размолвка с Алешей на мосту, моя причастность к делу, которое поднимал Петр, будущий едкий фельетон, — его я как бы уже видела на страницах газеты, — беспокойство за маму и за папу, моя вина перед ними — ведь я- ввела в дом Аркадия, — все это сплелось в один клубок. Этот клубок тяжко лег мне на душу… Быть может, впервые так явственно я ощутила свою бесприютность здесь. И свою усталость.

Алеша встревоженно вглядывался в меня, точно хотел разгадать что-то такое, что от него ускользало, и я под этим взглядом чувствовала себя скованной и неловкой. Не закончив одного, я принималась за другое, и все валилось у меня из рук. Чтобы избавиться от его пытливых, настороженных взглядов, я легла в постель и позвала Алешу к себе.

— Ты меня любишь? — спросила я шепотом.

— Ты это знаешь, — ответил он сдержанно, не понимая, зачем я спрашиваю.

— Тогда держи меня крепче, Алеша, так крепко, чтобы дыхание захватило. Слышишь?..

— Слышу. Но зачем ты мне это говоришь? Тебе что-нибудь угрожает?

— Нет. Мне просто очень хорошо с тобой, — прошептала я, закрыв глаза, и вдруг показалась сама себе маленькой и действительно заблудшей. С отчаянной силой потянуло к маме, в мою чистую девичью комнату, к книгам, к камину, под надежную защиту папы, который спасет от всех бед и несчастий… Нет, нет! Я никогда не расстанусь с Алешей. Мне стало жаль его до слез. жаль было себя. Я уткнулась лицом ему в плечо и заплакала навзрыд, сотрясаясь всем телом. Я благодарила Алешу за то, что он не лез ко мне с расспросами, с утешениями. Он дал мне выплакаться и утихнуть самой…

Неожиданное появление в институте Алеши и Петра — рабочего-строителя и студента, секретаря комсомольской организации стройуправления — взволновало Борю Берзера. Он внимательно слушал настоятельные требования Петра, и продолговатые, бархатной мягкости глаза его, все более расширялись, а на щеках зажегся пятнистый румянец.

За окнами летел снег. Растрепанные хлопья ударялись в стекла и сухой пылью стекали вниз, насыпая на переплетах сугробики. Ветер то и дело сдувал их. Эти косо летящие хлопья создавали тревожное настроение.

— Вопрос этот для нас не новый, — заговорил Боря Берзер. — Правда, Женя? Я дважды предлагал обсудить поведение Растворова на бюро. Но мои попытки успеха не имели. У него много защитников-приятелей. От одного, Меркулова, мы избавились.

— Это тот, похожий на циклопа? — поинтересовался Алеша.

— Да, со вставным глазом. Но остались Кирилл Сез, Вадим Каретин и многие другие. Стоит только погладить их против шерсти, как сейчас же поднимается крик: «Не даете вздохнуть свободно! Заставляете ходить по струнке! Ангелов с крылышками хотите из нас сделать!» И так далее… Ребятам надоело возиться с ними… Но сейчас дело поворачивается другой стороной. Теперь я не отступлю, — с решимостью заявил Боря Петру и Алеше. — Можете быть в этом уверены! Хотелось бы, чтобы и вы пришли на заседание бюро.

— Мы придем, — заверил Алеша.

— К этому времени, возможно, появится в газете наше письмо. Нечто вроде фельетона, — сказал Петр. — В редакции нам обещали, что напечатают.

— Фельетон? — переспросил Боря. — Про Растворова? Это же огромная поддержка для нас!

Но Петр с сообщением о фельетоне поспешил. В тот же день об этом узнали члены бюро, а через них — многие студенты и сам Аркадий. Он, должно быть, сказал отцу, недавно вернувшемуся из-за границы. А тот, отлично понимая, какие последствия повлечет за собой фельетон, должно быть, приложил усилия: фельетон света не увидел. Но все материалы из газеты поступили в институт…

На заседании бюро Аркадий вел себя неумно, вызывающе, хотя некоторые и склонны были отнести это за счет излишней бравады, за счет желания выглядеть бесстрашным, оригинальным и непреклонным: «Погибаю, но не сдаюсь!» Он не раскаивался, не признавал своих ошибок, не просил о снисхождении или о смягчении наказания и выступавших слушал с невозмутимой и нагловатой усмешкой.

Боря Берзер заметно волновался. Рука его дважды резко скользнула вдоль куртки — «молния» жалобно взвизгивала. Но оглядывал Растворова спокойно и чуть брезгливо.