Очень храбрый человек

Все гости Клары знали о том, что случилось сегодня в суде, хотя спросила об этом только Рут. Если, конечно, можно назвать искренним интересом ее вопрос о том, как они умудрились превратить верное дело в клоунаду.

Бовуар закипел. Гамаш остался спокойным. Отреагировала только Изабель. Она взяла старуху за руку, покрытую набухшими венами, и прошептала:

– Заткнись, жопа.

Это понравилось Рут, и она рассмеялась. И на сей раз сделала то, о чем ее просили.

После ужина, пока Арман и Рейн-Мари убирали со стола, а Габри готовил кофе, Жан Ги отвел Доминику в сторону на пару слов.

– Керамика? – переспросила Доминика, когда они с Бовуаром отошли достаточно далеко от других.

Ее удивило, что этот коп хочет поговорить с ней о керамике – кто бы мог подумать?

Она пустилась в рассуждения об истории керамических изделий, о том, что некоторые из них пережили людей и цивилизации, породившие их. Кое-какие факты даже показались Бовуару интересными.

– А как насчет современного искусства? – спросил он.

– Что вас интересует?

– Можно ли заработать на жизнь, занимаясь гончарным ремеслом?

Доминика посмотрела на своего собеседника. Выросшая в Бронксе у матери-активистки, она со временем обнаружила, что подозрительно относится к копам. Даже немного побаивается их. Она знала, что копы нередко досаждали ее братьям, друзьям, ее любовникам, которые не видели в полицейских ничего, кроме угрозы.

Она не питала к ним ни малейшего уважения и почти никак с ними не контактировала. Они жили на разных континентах и происходили из разных племен.

Габри рассказал ей об убийстве молодой женщины и о том, что случилось сегодня утром в суде.

Этот полицейский участвовал в расследовании. Возглавлял его. И вот теперь, за выпивкой после ужина, они вели светскую беседу о керамике.

Впрочем, глядя на этого копа, ощущая его сосредоточенность, Доминика Оддли начала подозревать, что говорят они вовсе не о пустяках.

– Вы собираетесь поменять профессию? – спросила она и с облегчением увидела его улыбку.

– Нет, мир искусства не для меня. Слишком опасно.

– Да. Я слышала, критики бывают жестокими.

– Меня пугают художники. – Улыбка исчезла с его лица. – Керамика, – напомнил он ей. – Гончарные изделия. Они пользуются спросом на рынке?

– Вы имеете в виду не кухонную утварь, а художественную керамику?

– Oui.

Доминика обдумала ответ:

– Элитные изделия всегда пользуются спросом. Но для этого нужно быть очень-очень хорошим художником. И очень-очень везучим. Как Люси Рай, например. Большой спрос. Современные изделия, но вдохновленные формами Древнего Рима. Грейсон Перри из Англии по-настоящему велик. Он получил Премию Тернера за керамику. Елизабет Клей работает в Нью-Йорке. Дерзкие, но…

– А вот эти?

Он достал свой телефон и открыл фотогалерею.

Доминика Оддли ощутила укол раздражения. Она не привыкла к тому, чтобы ее прерывали. Большинство людей побаивались ее и внимали каждому ее слову.

Но она поняла, что на самом деле разговор идет не о гончарных изделиях. Они обсуждают убийство.

Доминика наклонилась над телефоном.

На экране появилось изображение вазы. Затем чаши. Потом еще одного предмета. И еще одного. Доминика попросила Бовуара прекратить прокрутку, изучила несколько изделий. Увеличила изображение.

– Ха, – сказала она наконец, подняв голову. – И чьи это работы?

– Одного парня по имени Карл Трейси. Слышали о нем?

– Нет. – Она сделала шаг назад и всмотрелась в лицо Бовуара. – Это тот, кто убил девушку?

– Да, мы так считаем. Ну, что вы думаете?

– Ну, что вы думаете? – спросила Клара.

Она пригласила кое-кого из друзей в мастерскую, чтобы показать им копии миниатюр, так беспощадно уничтоженных критиками. В том числе, и в особенности, критиком, находившимся в ее гостиной.

– Совсем неплохо, – сказал Габри.

У Клары сжалось сердце, ее охватило что-то вроде паники. Она ведь ждала немедленного и страстного «Они превосходны! Она не права!».

А вовсе не такого уклончивого ответа.

Она взглянула на Рейн-Мари: та смотрела на миниатюры, наклонив голову набок, словно это могло как-то помочь. На лице Рейн-Мари застыло напряженное выражение, как у ребенка с начальными симптомами несварения.

– Это те, которые не прошли отбор, да? Те, которые ты считала менее удачными? – спросила Рейн-Мари, стараясь не смотреть Кларе в глаза.

– Да, – ответила она. И солгала.

Маленькие полотна на мольберте в ее студии были почти точными копиями тех, что она послала на коллективную выставку в Нью-Йорке.

Критиков, других художников, даже владельцев галерей можно было не принимать во внимание. Потоки грязи в социальных сетях – тем более. Или, по крайней мере, все это можно было объяснить.

Зависть. И ничего более.

Но если ее друзья, ее болельщики наклоняют голову набок, щурятся и изрекают туманные фразы…

«Черт, – подумала Клара. – Черт».

Эта женщина, Оддли, отравила колодец. Настроила против нее даже самых рьяных поклонников. Ну не против нее, так против ее искусства, что было почти то же самое, настолько глубоко переплелись она и ее творения. Атака на одно воспринималась как атака на другое.