Очень мелкий бес

— А я, стало быть, поэт Портулак, — сказал Портулак таким унылым тоном, слов­но и он не прочь побыть Бунчуковым, но коль скоро это место занято, то он согласен и на Портулака.

— Прошу простить за наш вид, но этот злодей перевернул кастрюлю супа, — не пожелал Бунчуков свернуть разговор на мирные рельсы. — Теперь придется его на­казать и оставить без сладкого. А какой был супчик! Из свежих подосиновиков...

— С шоколадом? — вставил Каляев. — По индейскому рецепту?

— И с карамелью, — вздохнул Бунчуков. — По рецепту племени чучо.

 Людочка перевела глаза с одного говорящего на другого и спросила:

— А где вы подосиновики в мае берете?

— Я их и в мае, и в ноябре, и в январе в ванне беру. Там у меня целые заросли комнатных подосиновиков. С тех пор, как Дрюша привез семена, их у меня всегда завались.

— Я привез с Амазонки, — уточнил Каляев. — А Дрюша — это сокращенно от Андрюши.

— Не представляете, как резво растут эти амазонские подосиновики, — продолжал Бунчуков. — Иногда снимешь утром урожай и пойдешь прогуляться. Возвращаешься, а они уже снова прут, через край ванны переваливаются.

— Главное, чтобы в комнату не заползали и не кусались, — сказала Людочка, показывая, что понимает шутку.

— У меня всюду по квартире капканы. Они не пройдут! Но пасаран!

Между тем останки грибного супа были собраны.

—  Ты, Вадим, — распорядился Бунчуков, — вытряхни ведро в унитаз, а я полом займусь.

— Так я и разбежался, — ответил Портулак, однако взял ведро и отправился в туалет.  Бунчуков же сбегал за еще одним махровым полотенцем и принялся мыть пол.Каляев повел Людочку в комнату.

— А почему он пол полотенцами моет? — спросила Людочка, когда они оказались вне досягаемости слуха Бунчукова.

—  Так завещала его покойная бабушка, — не задержался Каляев с ответом. — В этом есть некий сакральный смысл. Но лучше обо всем спросить самого Бориса.

Если кухня Бунчукова выглядела обыкновенно, то комната, куда вошли Каляев и Людочка, являла странное зрелище. Посреди, в окружении стульев, лежал на спине треснувшим зеркалом кверху старый трехстворчатый шкаф. Всю стену напротив входа занимали почетные грамоты — большие и маленькие, с профилями и без профилей, в рамках и без рамок. Стена справа от почетных грамот была пуста, если не считать красной стрелки с надписью «Спать сюда!», указывающей на дверь в смежную комнату, бархатного знамени с вышитой золотом надписью «19-му молокозаводу — победителю» и висящего над знаменем пионерского горна. Еще одну стену украшала гигантская полосатая шкура с пришитой к ней кроличьей головой со стоячими ушами, под шкурой стояло канапе с двумя креслами по бокам; и даже четвертая сторона прямоугольника комнаты, состоящая из громадного окна и выхода на балкон, смотрелась необычно, потому что все стекла были исписаны фломастером.

Все это произвело на Людочку столь глубокое впечатление, что она не сразу обратила внимание на двоих людей сидящих в креслах. Между ними, на канапе, стояли наполовину опорожненная литровая бутылка водки, банка с огурцами и две внуши­тельные рюмки. Один из них, поймав взгляд девушки, поднялся и назвался:

— Пшердчжковский.

— Людмила, — сказала Людочка.

—   Но  фамилию  мою  запоминать  бесполезно,  потому  что  в  ней  пять  согласных подряд — «эр», «дэ», «че», «же» и «ка», и ее все равно всегда путают, — грустно сказал Пшердчжковский и снова опустился в кресло.

Другой человек сидел не шелохнувшись, смотрел прямо перед собой и готовности знакомиться не изъявлял.

— Это Герасим, он глухонемой, — сказал Каляев Людочке. — Да-да, не удивляйся.

Когда его родители узнали, что сын родился глухонемым, они нарекли его Герасимом в честь Тургенева. Он работает тамбурмажором.

Людочка  хотела  спросить,  кто  такой  тамбурмажор,  но  тут  глухонемой  Герасим повернул к ней голову с висячими усами и выдал протяжный звук:

— Ы-ууумх...

Здравствуйте, — сказала Людочка, приняв это за приветствие.

— Ы-ууумх, — повторил Герасим.

—  Он не слышит и не говорит, но все понимает по губам, — поторопился вставить Каляев.

— Ы-ууумх, — снова издал звук Герасим.

— Он приглашает нас выпить водки, — сказал Каляев. — Для разгона.

— Водка — яд! — возвестил Пшердчжковский и живо налил себе полную рюмку.

—  Страшный яд, — подтвердил появившийся в дверях Бунчуков, — но зато очень полезный.

— Мы же тебе подарок принесли! — вспомнил Каляев. — Тебе, Бунчуков, как грандиозному любителю животных, анималисту-любителю, так сказать...

Из пакета была извлечена бутылка со змеей.

— Я ее пригрею на груди, — сказал Бунчуков.

— Мыслишь правильно, — одобрил Каляев. — И делай это, не откладывая, пока не надел рубашку.

Бунчуков оглядел себя, потом Людочку, поставил бутылку на дверцу шкафа и сказал Портулаку:

— Ну и вид же у тебя, — тоже мне, стриптизер нашелся!

И они отправились в смежную комнату.

— Это он смущается, — шепнул Людочке Каляев.

А Пшердчжковский взял бутылку, поглядел ее на свет и констатировал:

— Это — змея! По этому поводу следует выпить.