— Витя! — крикнул Каляев и подергал ручку точь-в-точь, как это делала Людочка. — Витя, открой! Это я, Андрей!
Они прислушались втроем.
— Где искать коменданта, узнаете у вахтера на первом этаже, — сказала Вера Павловна и откусила от бутерброда. — И поторопитесь, вероятно, Виктору Васильевичу и вправду плохо.
Каляев поднялся, забыв про отломанную спинку, которая опять упала на пол, и пошел к лифту, со стыдом ощущая, что не столько переживает за Игоряинова, сколько злится, что неожиданное происшествие изменило ему все планы.
Уже два месяца, как его преследовали сплошные неудачи. Видимо, так сошлись звезды, но стоило Каляеву заявиться в любой из многочисленных новых журналов, где дожидались публикации его сочинения, и поинтересоваться своими перспективами, как выяснялось, что журнал на днях свалился в финансовый штопор и уже, скорее всего, из него не выйдет. А если и выйдет, то вряд ли с помощью произведений Каляева, потому что читателю нынче нужно иное. Так говорили Каляеву малознакомые издатели, но, что именно нужно читателю — не уточняли, поскольку сами представляли это «иное» очень смутно.
Знакомые же издатели — а таких было даже больше, чем незнакомых, — рассказывали, как растут цены на бумагу и полиграфические услуги, показывали графики, изображающие рост курса доллара, и простыни факсов, но в конечном итоге сводили все к тому же — что сочинение Каляева хотя и вполне на уровне, но это уровень вчерашнего дня, который, правда, выше потребы сегодняшнего, но — увы, ничего не попишешь — нынешним читательским вкусам не соответствует. Журнал же, говори ли Каляеву, должен, исходя из требований рынка, этим вкусам, как раз наоборот, соответствовать — на то он и журнал.
В довершение всего пришло письмо из Новосибирска от старинного товарища Саши Прохоренкова, с этого года редактора «Сибирского альманаха», содержащее одно приятное сообщение — что повесть Каляева идет в ближайшем номере, и одно не приятное — что гонорара ждать не стоит, ибо денег едва удалось наскрести на бумагу и печать. Честный Прохоренков писал, что Каляев может, конечно, забрать повесть и отдать куда-нибудь в издание побогаче, но выражал надежду, что Каляев этого по старой дружбе не сделает.
Жить тем не менее как-то было надо. Вчера с рекомендациями Борьки Бунчукова, нежданно-негаданно отхватившего литературную премию со сложным названием, которое Каляев никак не мог запомнить, он явился в редакцию «Новой литературной газеты» наниматься в журналисты. Но рекомендации особого впечатления не произвели — то ли Бунчуков врал о своем влиянии, то ли, что с ним часто бывало, что-то напутал, — и лишь когда Каляев ненароком упомянул о своем близком знакомстве с Игоряиновым, в «Новлитгазе» смилостивились и предложили (с обидным уточнением: на пробу) написать материал для рубрики «Писатель ушел в издатели» — об Игоряинове. Каляеву это было вдвойне досадно — с Игоряиновым они действительно когда-то были близки, но потом жизнь развела их, что не мешало бывшим друзьям ревниво следить за успехами друг друга; при этом у Каляева успехов было поменьше, интервью у него никто не брал, и вообще мало кто помнил его имя, хотя — вот парадокс! — три сочиненные им книжки слыли чуть ли не образцом коммерческого успеха.
Однако делать было нечего, и Каляев прямо из редакции «Новлитгазы» позвонил Игоряинову, и тот, что с ним случалось не так часто во второй половине дня, оказался на месте и, что уж совсем невероятно, сам снял трубку.
— «Новая литературная газета», говоришь? — без особых эмоций переспросил Игоряинов, выслушав пространный монолог Каляева, из которого следовало, что Каляев может оказать дружескую услугу, а именно — прославить его в кругах писательских и издательских.
— И не только по названию! Совершенно новые литературные силы. Бунчуков у них там свой человек... Говорит, что ему предлагали возглавить отдел прозы, но он отказался...
— А-а, Бунчуков... —усмехнулся Игоряинов. — Да, знаешь, мне все равно: что новые силы, что старые — без разницы! Но ты заходи, ведь, почитай, года полтора не виделись.
— Когда? — с придыханием спросил Каляев, чувствуя, что материал для «Новлитгазы» грозит накрыться: он слишком хорошо знал Игоряинова, чтобы не понимать: приглашение заходить — не более, чем фигура речи.
Но Игоряинов сказал:
— Да хоть завтра заходи, лучше с утра. Утром у нас затишье.
— Заметано, — сказал Каляев и положил трубку, опасаясь, что Игоряинов переду мает.
После уже, капельку подумавши, он наметил своему визиту в «Прозу» еще одну цель — убедить Игоряинова взять его к себе на работу. Правда, существовал еще и Олег Мартынович Любимов, тоже старый знакомец и, увы, неприятель Каляева, но Любимова он пока сознательно не брал в расчет, руководствуясь, между прочим, любимой поговоркой Олега Мартыновича, что проблемы следует решать по мере их поступления.