Очень женская проза

Шаги на лестнице. Не дожидаясь звонка, я выскочила в прихожую, распахнула дверь. Мальчишка-посыльный.

– Утром просили передать, но вы не открыли. Спали, наверное. Я два раза приходил…

Я вырвала у него клочок бумаги и, не успев еще прочитать, поняла.

Кто-то приезжал, звонил и стучал в дверь, часто и тревожно гудела телефонная трубка, потом смолкла. Я лежала, уткнувшись лицом в подушку, и плакала – так, как не плачут по живым.

Главное – никому ничего не рассказывать. Я придумала шикарную версию того, где взяла рукопись. Мне поверили. Сигнальный экземпляр «Исповеди» стоит на моей полке. Я бросила работу – с того дня, как птичий профиль Николая Васильевича Гоголя примерещился мне в коридоре издательства.

Главное – никому ничего не рассказывать. Короткая встреча искалечила мне жизнь. Я не могу думать о будущем. Я не читаю книг. Я пью транквилизаторы и храню в ящике стола маленькую записку:

«Спасибо за все. Прощайте. Ваш Пушкин».

Он был уверен, что выполнил свою миссию. Он еще не знал, что спустя полгода старый профессор, благополучно избежав удара, примется за новую книгу – «Прозрение Пушкина», полную новых бесплодных попыток, догадок, трактовок…

Нет, мой бессмертный гений, люди никогда не оставят тебя в покое. Вечно бродить тебе в сумерках серединного мира, вечно ждать, когда же забудет тебя беспощадная людская молва, перед которой и жизнь, и смерть, и дар – все ничто.

ПРО ЛЮБОВЬ

Художник и Соня

Настала весна. Город вылез из мехового и серого, по городу бегали разноцветные курточки. Солнце старалось вовсю, и в воздухе пахло праздником.

Танька уволилась с работы. К черту дурацкого зава, теток из машбюро и всю их шарашкину контору. Впереди – счастливые месяцы полуголодной жизни. Она будет вставать, когда ей захочется, ехать за город, рисовать, а потом продавать этюды прямо на улице. Будет готовить, стирать и шить, переделает все, до чего не доходили руки. Лешенька станет заходить к ней все чаще и чаще, и, как знать, может быть, и получится у них что-то по-настоящему. Лешенька Любит комфорт, придется становиться хозяюшкой. А потом… потом она напишет что-нибудь очень большое и талантливое, и тогда…

– Привет, Танюха!

Старый знакомый. Конечно, она ему рада. Дела нормально, уволилась с работы, красота! А ты как? Давно не виделись, с окончания училища два года прошло, кто-то влюбился, кто-то женился, началась взрослая жизнь…

– Я вчера видел Лешку рыжего. Помнишь? С какой-то мартышкой-блондиночкой. Симпатичная!

Помнит, Лешку рыжего, Лешеньку, она помнит, еще бы!

– Ну, ты не теряйся, звони. Запиши телефончик…

Телефончик она записала, звонить пообещала. «А теперь извини, я спешу». И заспешила, размахивая руками, совсем в другую сторону.

Шли дни, деньги таяли, а Танька все никак не могла приняться за работу. Каждое утро она с тоской рассматривала что-нибудь, начатое сто лет назад, но все как-то «руки не стояли» – лень? нехватка вдохновения? – и, поразмыслив, она отправлялась гулять. Улицы уже подсохли. Давно не являлся Лешенька, но это почему-то не печалило, печалила весна, яркое солнце. Танька гуляла, упиваясь своим одиночеством, тоской по чему-то новому, невероятному. Огромное солнце росло и ширилось в ней самой, и Танька вслушивалась в него с восхищением и опаской.

– Да что же вы, девушка, ей-богу…

Визг тормозов. Брань водителя. Кто-то схватил ее за рукав и продолжал держать.

– Жить надоело, идиотка? – орал водитель, а мужчина в сером плаще нервно теребил воротничок, другой рукой сжимая ее запястье.

– У вас что-то случилось?

– Стерва! – резюмировал водитель, хлопнув дверцей. Очевидцы, бурча, расходились.

– Что случилось? – повторил мужчина. – У вас горе? Уши у него были пламенно-розовые.

– Все нормально. – Танька утерла слезы. – Руку пустите, больно…

Подобрала с мостовой сумку и пошла прочь. Тщедушная фигурка в рваной джинсе, подросток-недоросток, растрепанные волосы, огромные боты заляпаны грязью. Он нагнал ее.

– Послушайте, я понимаю, случается всякое – проблемы, несчастья… Но ведь это не выход!

– Вы что? – Она уже не плакала. – Вы что, думаете, я специально под машину кидалась? Вы думаете, я вправду идиотка? Не заметила просто… И нечего за мной идти!

– А я не за вами. Мне в эту же сторону. Танька ускорила шаг. Он упрямо топал следом.

– А знаете что? – Она обернулась. – Мне действительно что-то нехорошо, вы меня проводите, ладно? Меня Таней зовут. А вас?

– Павел Васильевич. – Он подумал и прибавил: – Сонников.

– Прелесть какая! – Танька всплеснула руками. – Сонников! Вас, наверное, в детстве Соней звали, да?

Он усмехнулся.

Некоторое время они шли молча, и Сонников слышал, как шаркали об асфальт ее ботинки. Танька пожелала влезть на бордюрчик, огораживающий раздетый газон, усыпанный прозрачными тенями прошлогодних листьев. Теперь она шла, озабоченно глядя вниз-вперед, и Сонников внутренне сжимался всякий раз, когда, удерживая равновесие, взлетали ее раскинутые руки. Оградка была невысокая, но узкая и шаткая, а его поддержку она решительно отвергла.

– Можно я буду звать вас Соней?