Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно

Тяглое крестьянство, жившее в господарских имениях, разделялось на «непохожих» невольных и «похожих» вольных людей. Все крестьяне-отчичи, жившие целыми поколениями на своих земельных участках, de jure считались «непохожими»,

не имевшими права покидать свои земли и свои службы господарю великому князю. Тот самый принцип старожильства, который крепил крестьян к тяглу и владельцу в Северо-Восточной Руси, действовал в той же мере, если не в большей, и в Литовско-Русском государстве, где «старина» вообще была юридическою опорою и социальных, и политических отношений. В отношении к положению крестьян принцип старожильства стал определяющим, главным образом, благодаря условиям тогдашнего господарского и вообще крупного хозяйства. При малочисленности рабочего населения сравнительно с величиною территории, при натуральном характере крестьянских «служб» господарское, как и всякое другое крупное хозяйство, могло держаться только на невольном труде. Одной челяди дворной было недостаточно для надлежащего обеспечения господарского хозяйства рабочею силою и доходами. Поэтому Литовско-Русские господари, как и все другие землевладельцы, стали держаться правила, что крестьяне, прочно осевшие в их имениях, – люди «заседелые»,

«старожильцы

» – не могут покидать своих земель, бросать свою «службу» господарю или владельцу. Известный привилей 1447 г., устанавливавший, что господарь и его урядники не будут принимать в великокняжеские села из имений князей, панов, рыцарства-шляхты и мещан людей «данных, извечных, селянитых, невольных», и требовавший того же от землевладельцев в отношении господарских крестьян, не вводил никакой новости, а только подтверждал, санкционировал уже сложившиеся отношения. Старожильство господарских крестьян было основанием для сыска их как беглых и возвращения на свои отчины. Например, в 1533 г. пану Альбрехту Мартиновичу Гаштольду как державце бобруйскому дан был такой приказ: «Которыя земли пустовския лежат впусте, а их никто не держит, на таковых повинни будете ваша милость, отчичов отыскавши, и посадити». Признаком старожильства крестьян было отчинное, наследственное владение тем или другим участком: землею, дворищем, селищем, жеребьем или его долею. Кроме того, старожильство устанавливалось и десятилетнею земскою давностью

владения крестьянским участком, без особых гарантий свободного выхода.

Вызванное потребностями господарского хозяйства прикрепление крестьян-отчичей носило при всем том обязательственный характер, не было в жизни безусловным. Крестьянин-отчич мог освободиться от своей неволи, сдав или продав свою отчину прихожему крестьянину. Такая сдача и продажа господарскими крестьянами своих отчин практиковалась в широких размерах. Продавшие или сдавшие свои отчины (подразумевается: с разрешения господаря или его уряда) крестьяне уже не подлежали возвращению на эти отчины, с которых полнилась служба новыми владельцами. На это указывает, например, такой случай. Тиун господарский Черсвятской волости в 1522 г. предъявил требование к одному полоцкому боярину, чтобы он выдал человека своего Климяту на том основании, что человек этот господарский, из Лодостна. Но Климята объяснил, что хотя он и из Лодостна, но отец его еще при жизни своей продал свою отчину старцу лодостненскому Тетере. На основании этого показания воевода полоцкий оставил Климяту за его владельцем. Обязательственным характером прикрепления объясняется и широко практиковавшийся отход членов крестьянской семьи на сторону. Крестьянские отчины в некоторых случаях оказывались недостаточными для всех наличных членов крестьянской земли. Поэтому часть их уходила на сторону, порывала всякую связь с отчиною и не подвергалась возвращению, раз с отчины и без того исправно полнилась служба. Таким образом, например, в 1514 г. Сигизмунд I разрешил своему дворянину Косте Пищикову принять на пожалованную ему землю двух господарских крестьян, которые «отошедши от братьи своея колко лет ходили по людем по наймом», между тем как там, «где они перед тым жили, четыре брата их живут и службу супольно служать». Разъяснение мотива, которым король руководился в своем дозволении, указывает на то, что здесь мы имеем дело не с простым разрешением принять господарских крестьян-отчичей, а с признанием того, что эти отчичи перестали быть в сущности отчичами, стали вольными «похожими» людьми, не связанными более обязательною «службою» своему господарю.