Очерки секретной службы. Из истории разведки

Зильбер не подвергал себя риску, как это свойственно шпионам-дилетантам, и не использовал один и тот же адрес. Наоборот, он искусно разнообразил свою переписку, справляясь со «Списком подозрительных лиц» самого последнего издания, всегда имевшимся в Цензурном ведомстве, и выбирая оттуда нейтральные адреса лиц, известных британской разведке в качестве поддерживающих связь с немцами. В каждом из этих случаев получатель письма спешно доставлял его донесение в германскую ставку. Одной из лучших «явок» Зильбера был несуществующий бельгийский военнопленный, которому он писал на протяжении многих месяцев. Позднее, когда Зильбера перевели в ливерпульское бюро цензуры, он отправлял секретные сообщения через Нью-Йорк в попадавших к нему пакетах, адресованных видным банкирским фирмам. В такой пакет нетрудно было сунуть письмо с пометкой «прошу переслать», хотя к такому способу Зильбер из осторожности прибегал только по одному разу в отношении каждой банкирской фирмы.

Как цензору, ему пришлось невозмутимо наблюдать за тем, как английская петля медленно захлестывалась вокруг немецких шпионов, которым удавалось проникать в Соединенное Королевство. Он не мог ни предостеречь их, ни придумать для них какой-нибудь способ спасения. Его внимание привлекали и английские шпионы в Германии; но превратиться в контрразведчика и предупредить Николаи и германскую разведку значило бы скомпрометировать свое исключительно выгодное положение. Зильбер убедился, что британские агенты не утруждают себя поисками «явочного» адреса, а просто пишут на адрес действительного или вымышленного знакомого, зная, что их письмо первым делом попадет в цензуру, а затем будет отправлено в соответствующий отдел разведки.

Просматривавшиеся Зильбером письма содержали в себе немало нужных Зильберу, как шпиону, сведений; но он не мог делать записи в присутствии других цензоров, сидевших рядом, и ему каждый день приходилось задавать огромную работу своей памяти. Он никогда не составлял рапортов в той квартире, в которой жил; и для того, чтобы объяснять свои вечерние отлучки в другие места, где он писал шпионские донесения, он регулярно покупал билеты в театры и концерты и по утрам ронял их на пол, как якобы использованные. Он уносил на ночь из своего бюро немало документов и делал с них фотоснимки. Зильбер расходовал сотни метров фотопленки, но остерегался покупать её в количествах, которые заставили бы предположить в нем фанатического любителя фотографии. Материалы такого рода он понемногу закупал в разных концах Лондона.

По собственному признанию Зильбера, единственным человеком в Англии, серьезно заподозрившим его и доставившим ему немало беспокойства, был некий лавочник, которому показались подозрительными некоторые его покупки. Этот патриот, случайно напавший на след самого талантливого из скрывавшихся в Англии врагов, принялся следить за Зильбером. Но тот пожаловался своему начальнику, и лавочнику посоветовали заняться своими делами и оставить цензора в покое.

Настал день, когда Зильбер вскрыл конверт, надписанный женской рукой, и сделал величайшее открытие за все четыре года своей напряженной шпионской работы. Женщина делилась своей радостью: её брат, морской офицер, получил назначение в порт, расположенный близко к дому. Она имеет возможность часто видеть его, хотя он работает над каким-то таинственным делом, имеющим отношение к вооружению старых торговых судов.

Зильбер сразу не догадался, что это первое сообщение о «судах-ловушках», которые вскоре превратили рейды германских подводных лодок в рискованное предприятие. Однако он понял, что дело идет о чем-то очень важном, и потому при первой же возможности поехал в город, где жила отправительница письма, явился к ней официально в качестве правительственного цензора и объяснил ей всю опасность допущенной ею откровенности. Молодая англичанка не на шутку огорчилась и умоляла Зильбера не сообщать о случившемся её брату и не портить его карьеры. В разговоре с нею он узнал все, что хотел, о «судах-ловушках», ибо брат этой девушки был у себя дома ещё более нескромен, чем его сестра в письме к своей школьной подруге. В тот же вечер первый обстоятельный рапорт о готовящейся контратаке «судов-ловушек» был готов для срочной отправки на континент и в Германию. Это был один из самых мастерских ходов секретной службы за все время войны.