Очищение

Романов проснулся от тянущего опасливого ощущения – ощущения того, что в квартире он не один. По окну шуршали ветви – не унимался ветер, но было хотя бы солнечно, не то что вчера. Раннее утро. Это старлей отметил только краем сознания, уже сидя в постели с пистолетом на изготовку. Часы на тумбочке показывали пять, и он вспомнил, что в шесть назначено совещание.

Сейчас он вспомнил все. В том числе и кто ходит по кухне. Он же там и спал, в спальнике старлея. На диване, единственном в бедно обставленном служебном жилье спальном месте, им в любом случае вдвоем бы не уместиться. И Романов окликнул:

– Ж… Евгений!

Мальчишка всунулся в дверь почти мгновенно. Наверное, ждал, когда офицер проснется. С такой улыбкой, что Романов не удержал ответной. Но прежде чем он сказал, что собирался («Доброе утро!»), Женька вошел в спальню «целиком», показал, как пьет из чашки, и ткнул рукой на кухню.

– Чай?

Мальчишка кивнул и показал большой палец. На бедре у него косо была надета старая барсетка Романова со сломанной «молнией» – из нее торчала прямая рукоять «ТТ».

Старлей ничего не сказал. Что тут можно было сказать? Он сел, откинув одеяло, и строго спросил:

– Умывался?..

Женька умывался. Кажется, даже душ принимал – в ванне было сыро. Романов это отметил, когда чистил зубы и думал, что же он будет делать на совещании. И что делать в том случае – скорей всего, так и будет, – если на совещание просто никто не придет? Ну, может, кроме Муромцева. Который, кстати, запросто мог просто спятить. Когда капитан подходит на набережной к старшему лейтенанту и предлагает ему спасать мир – это ж явно признак сумасшествия… Мысли были навязчивые и тяжелые. Он искренне обрадовался, когда вышел в столовую и снова увидел улыбку Женьки, который стоял около накрытого стола. С гордым видом. Хотя любая женщина бы удивилась, узнав, чем он гордится, – мальчишка просто вскипятил чайник, заварил чай и открыл упаковку галет из сухого пайка.

В пайке был и тюбик со сгущенкой. Романов увидел бело-голубой хвостик над краем мусорного ведра, стоящего сбоку от двери. Мальчишка проследил взгляд мужчины и, приоткрыв рот, тяжело задышал, глаза мгновенно наполнились ужасом, как будто закрутились темными водоворотами…

– Ты что? – Романов снова посмотрел на пустой тюбик и прямо спросил: – Тебя били за еду? – Мальчишка кивнул. Романов покачал головой: – Нет, я тебя не трону. Даже не думай. Во всяком случае, не за сгущенку… Давай садись. Чаю мне налей и садись. Садись, садись за стол. И себе наливай. Садись, я говорю…

Чай был крепкий и сладкий – то ли Женька тоже любил такой, то ли догадался, что Романов любит именно так. Старлей пил чай с удовольствием, хрустел крекерами. Мальчишка сидел напротив и тоже ел – быстро, жадно, но довольно аккуратно. Он был одет в спортивный костюм Романова, который тот дал ему вчера, – с подвернутыми рукавами и целиком закрывающими ноги смешно завязанными штанинами, из-за чего штаны костюма делались похожими не то на клоунский наряд, не то на детские ползунки или колготки. Собственная одежда мальчишки – кроме спортивной куртки, которую старлей замочил вчера в ведре, – была пропитана грязью насквозь, и Романов выкинул ее в мусоропровод. Хорошо еще, что у мальчишки почему-то не оказалось вшей. Сейчас его промытые вчера и высохшие за ночь волосы были похожи на взлохмаченную светло-русую копну-гриву, и Романов подумал, что никогда в жизни не стриг никого, а работает ли еще в части парикмахерская – знать не знает… А еще вспомнил, сколько на мальчишке было синяков и жутких рубцов от ударов, кажется, палкой. И свежих, налитых кровью, и превратившихся в желто-бурые синяки… Кашлянув, офицер строго спросил не самое умное и тактичное:

– Почему ты не переодевался ни разу? Взял бы в магазинах…

Женька тут же вынул из бокового кармашка штанов блокнот и карандаш. Блокнот был дешевый, сувенирный, с эмблемой части, – наверное, мальчишка взял его из тумбочки, – а карандаш двусторонний «офицерский», красно-синий. Судя по всему, подготовился к такому «разговору»… Сейчас он вопросительно покачал блокнотом, и Романов кивнул.

Мальчишка открыл первую страничку, секунду подумал, тыча себя карандашом в нос, потом быстро написал – косым, довольно четким почерком, но с ошибками: «Все своровано. А где не своровано то стреляют».

Посмотрел на Романова, пододвигая ему блокнот, потом отдернул неожиданно, дописал еще строчку и почти силой сунул тонкую гибкую книжечку Романову в руки. Старлей прочел на белом листе: «Я с вами останусь. Не праганяйте. Можно?»

– Конечно, можно, – вздохнул Романов. Собственно, он произнес эти слова машинально, потому что удивился вопросу. То, что Женька останется, было само собой разумеющимся, ему просто не приходило в голову ничего иного.

Но мальчишка засиял…